Елена Федоровна по инерции хотела поспорить, но посмотрела на князя и передумала. Ведь для любой женщины император — лишь монарх, в отличии от мужчин он, как правило, бывает для них далек, тогда как муж бывает всегда близок. И пусть материально от мужа она не очень-то пока будет зависима, но в сфере интима, как она понимала, — да! И нечего его злить понапрасну.

А вот Константин Николаевич имел к государю деловой разговор и поэтому как раз заговорил.

Дело было в следующем. Георгий Петрович Савин, ранее трактирщик, а теперь уже гнусный преступник-рецедивист, по российскому законодательству в случае суда был бы на 100% приговорен к смертной казни, причем несколько раз. Но как житель мягкого гуманитарного XXI века и как администратор-полицейский князь Долгорукий был категорически против. Вздернуть на виселице при помощи пеньковой веревки и мыла легко и быстро и для государства, и для самого Георгия Петровича. А дальше что?

Бог с ним с этим преступником. Тело можно после казни зарыть, бессмертная душа, понятно дело, улетит в кромешный ад. А вот что делать с паническими слухами, которые беспокоят население не только Санкт-Петербурга, но и всей России? Ведь даже просвещенная дворянская верхушка России поверила, а не менее «разумная» и «грамотная» Европа панически поддакивала! Что же тут говорить о темном простом народе? Не поверят ведь мещане и крестьяне в официальное суждение об аресте и казни злодея преступника!

Честно говоря, князь беспокоился, что император не станет рассматривать этот вопрос по причине немасштабности. Оказалось, зря беспокоился. Государь, постоянно знакомясь с донесениями губернаторов и генерал-губернаторов. Жандармских и полицейских губернаторских управлений тоже тревожился. Конечно, пока вервольфы, или, как оказалось, вервольф, не был пойман, эта проблема не была так остра. Но теперь-то она стала во главу угла.

И когда его персональный следователь предложил — иметь в виду, что Георгий Петрович Савин по совокупности преступлений, прежде всего, убийств, достоин смертной казни. Но казни его не подвергать, при том, что возить в железной клетке по стране и сам он будет рассказывать, какой он вервольф с показом орудий убийства.

Император на это задал лишь один сакраментальный вопрос:

— А что, если убийца и грабитель не согласится так унижаться и предпочтет лучше умереть?

Такой вопрос означал, что Николай Павлович принципиально согласен и теперь его надо только убедить по мелочам. Князь твердо заявил, что они — его высокопревосходительство Александр Христофорович и он — хорошо объяснят все риски его действий и преступник обязательно сдастся.

Николай качнул головой в знак согласия, и на этом они и ушли от императора Николая Павловича, разумеется, испросив у него августейшее разрешение. Попытались догнать шефа жандармов, но он оказался очень быстр и увидеть его смогли только в самом жандармском управлении. Ну, у него и породистые кони!

Бенкендорф уже вел начальный допрос у привезенного преступника — не вытерпел, как он сам признался. Правильно, князь сам был виноват — не предупредил шефа о возможном приезде со своей невестой.

Впрочем, многого они не потеряли. Сначала были обычные процедурные вопросы, потом злодей хитрил, пытаясь отвертеться, а когда это ему не удалось и впереди зловеще замаячила виселица, жестко уперся:

— Мне, ваше высокопревосходительство, все равно скоро помирать. Зачем же тогда рассказывать? Пусть уж все злодеяния и убийства со мной уйдут в могилу.

Тут бы как раз в тему была бы извечная сентенция — «суд учтет сотрудничество во время следствия» — но шеф жандармов понимал, что на преступнике очень много крови и, главное, император Николай I на злодее очень сердит. В общем Бенкендорф молчал, не желая лгать и создавать мнимые иллюзии пощады монарха, и подследственный тоже стал все чаще глухо молчать на задаваемые вопросы.

Увидев, кто пришел на допрос (они представились), Савин удивился (кто его арестовал, а теперь допрашивает!), но все равно продолжал молчать.

Хотя допрашивать таких молчунов Константин Николаевич умел хорошо, имея большой опыт еще в далеком теперь уже XXI веке. Так что плавали, знаем. С разрешения Александра Христофоровича он перевел ведение допроса на себя. Сразу же объявил:

— Наш монарший повелитель вряд ли помилует тебя, Савин, слишком много на тебе мерзости и невинной крови.

Арестант, забывшись, рванулся к князю, но железные массивные цепи его удержали. Надо ведь, а все-таки надеялся! Вот и хорошо, значит, необходимо дальше давить. Арестант же, поняв, что ему ничего уже не поможет, потух, сел обратно на металлическую, прибитую к полу табуретку.

— А вот ухудшить скорую казнь может, — как ни в чем не бывало продолжил князь, — ты ведь знаешь, наверное, в наше цивилизованное столетие простонародных преступников обычно вешают, виновных дворян, паче чаяния, — расстреливают. Тебе, как ты понимаешь, грозит петля. Легкая и скорая, в общем-то, смерть. Особенно, если шейный хребет сломается. Чихнуть не успеешь, как около святого Петра окажешься.

— Фу, пакость какая, — не выдержала Елена Федоровна, — князь, я бы попросила вас. Ведь рядом с вами сидит скромная девушка!