И англичанин не нашел ничего лучшего, чем элементарно отпираться от маловедомого пока для следствия «Генриха», как от совсем чужого человека. Как провинившийся младенец будет отбрыкиваться от всего существенного, думая, что этим он себя спасет.

В ответ великий князь швырнул к нему отдельные листы допросов Марефы и ее дочери.

— У меня еще свидетели найдутся, — предупредил он, — и имейте в виду. Если вас будут пытаться активизировать физическими пытками, то, вне зависимости от ваших слов, вас придется навсегда оставить в отдаленной камере Петропавловской крепости. Вас уже как бы не будет. Дешевле обойдется.

И имейте в виду, «Генрих» этот полез в секретный архив самого его императорского величества. В личные документы! Так в душу монарху не плевал еще никто и теперь вашего содельника в России не спасет уже ни кто.

Стюарт был уже в годах, сухарь прожженный, все видящий. Но холодно-равнодушный тон следователя, который, видимо, в силу своего высокого положения в императорском дворце, много чего знал от будущего, заставил его вздрогнуть и заговорить. Путано и многословно.

Ведь он знал, что не надо хитрить и пытаться обмануть следователя. Тому только это и дай. Дальше он заставит говорить или даже обхитрит. И все, сам не поймешь, где сдашь свою позицию.

И все-таки он стал рассказывать. Для начала откровенно врать, почти не пытаясь хотя бы чуть-чуть сливать на этих чертовых баб.

Конечно, он срезался. Следователь не зря имел авторитет лучшего следопыта этой страны. При чем, судя по легкости, с которой он отделял правду от лжи, он уже много знал. Очень много.

А ему-то раньше казалось, что он легко переиграет русскую жандармерию. Как же, обманул! Радуется теперь в этой псевдотюрьме.

Меж тем Константин Николаевич на этом этапе всего лишь хотел знать, насколько Стюарт предан своему подельнику и до какого уровня сможет его предать. И потом можно и давить его.

Как оказалось, «предан» он был достаточно прочно и довольно глубоко. Так сказать до гробовой доски. Чьей, правда, не понятно, но кого-то потом точно убьют, а потом исподтишка зароют.

Эти англичане такчасто все рассказывали об ужасах русской жандармерии, что, в конце концов, сами прочно в это поверили. И стоило только на практике показать, что да, данный кошмар имеет место быть, как Стюарт стал охотно разговаривать. Не все правдиво и не так, как надо, но потихоньку сдавать сообщников.

Хотя как потихоньку. Константин Николаевич чувствовал, что у него на голове начинают дружно вставать дыбом волосы. Вот это мило!

Оказывается, даже платиновое дело, пусть и само и ценно и важно, но все-таки было лишь прикрытием. Чуял он, что здесь не чисто. И оно проводится отнюдь не для прикрытия кражи императорских регалий, как ему виделось накануне. Нет, оно тоже было, так сказать, неплохим прикрытием. Только уже второго эшелона. Не поверишь одному прикрытию, так поверишь второму. А действительное дело было третье, и касалось оно совсем не драгоценностей.

Но от этого становилось не легче. Более того, эта была бомба сверхядерного уровня. Колоссальной мощности! Куда уж там скипетр. Вот это англичане, вот это паразиты!

Константин Николаевич так возбудился, что вынужден был прервать допрос. Это, разумеется, не по правилам, но куда уж там. Стюарта отправили в гостиничную камеру со строжайшим приказом не сводить с него глаз. А сам к Бенкендорфу за советом и, немного, прихвастнуть. Хотя, как прихвастнуть. Тут ведь можно и по собственной балде получить от Николая. По той, что находится на плечах. Эмоции будут на таком уровне и от таких людей, что можно не только эполеты потерять, но и эту бедную балду.

Самоедские мысли великого князя были прерваны появлением самого шефа жандармов. Не вытерпел, сам появился.

«Вот ведь как! — частично удивленно, частично пораженно подумал он,- а я еще считал, что в нем нет никакой искры следователя. Однако же, как только почувствовал опасность, сразу явился».

Конечно же, Константин Николаевич немного ошибался. Речь шла не о чувствах розыскника, а о пресловутом шестом чувстве царедворства, который ощущал буквально копчиком носа опасность для своего места. Впрочем, в данном случае эти чувства были очень похожи.

Великий князь встал, поздоровался из принципа элементарной вежливости. Несмотря не на что, великий князь уважал Бенкендорфа. Как бюрократа и царедворца. Это ведь тоже не просто. Как он не то что устойчиво выдержался, но и непоколебимо поднимался по карьерной лестнице. И это при отсутствии капельки таланта розыскника!

— Я тут уже подходил, но секретарь сообщил, что вы ведете важный допрос и не рекомендовал мешать, — сообщил меж тем Бенкендорф, улыбаясь.

А что ему оставалось? Ему приходилось просить и каяться у своего подчиненного. И не только потому, что тот был силен матримониальными связями с императором Николая I, но и в связи с тем, что являлся фактически единственным сотрудником жандармерии, способным раскрыть это зубодробильное дело. И не только его вести, но и завершить и показать результаты.