Дело черепа из реки Панаро было открыто и практически сразу же закрыто, а потому Бедуски долгое время не вспоминал об этом случае. Однако 3 года спустя о найденных у кладбища останках вспомнили снова. И на этот раз история принесла целые реки слез, массу страданий и легионы мертвых.

Для меня эта история началась в Монровии, столице Либерии. Я приехал туда в октябре 2014 года, чтобы снять для итальянского телеканала документальный фильм про лихорадку Эбола: эпидемия опустошала и без того малообеспеченный и бедный край Западной Африки. Несмотря на все усилия местных и международных гуманитарных организаций, которые изо всех сил старались остановить распространение болезни, за несколько месяцев вирус унес жизни тысяч людей. Вдоль дорог были развешаны плакаты, призывающие жителей избегать любых физических контактов, а в горячем влажном воздухе витал запах дезинфицирующих средств на основе эвхлорина.

Я следовал за машиной скорой помощи, что петляла между глинобитными и жестяными лачугами беднейших кварталов и останавливалась лишь для того, чтобы быстро забрать тела, – хоронить близких было строго запрещено. Накануне вечером мусульманская семья из прибрежного района позвонила по номеру экстренной помощи, сообщив о смерти одного из членов семьи. Когда я приехал, медики уже принялись за дело. В мешке на траве лежало тело восьмимесячного ребенка, что был мертв уже несколько часов. По белому пластику барабанил дождь. Атмосфера была ужасающей.

Соседи, наблюдавшие за тем, как медики выносят тело из спальни и грузят его в машину, собрались под деревом неподалеку. Врачи были одеты в белые защитные костюмы, маски, защитные очки и желтые перчатки и постоянно поливали себя дезинфицирующим средством. Один из них подошел к дедушке покойного и сказал: «Как только мы закончим, пожалуйста, сожгите матрас, на котором спал мальчик».

Мужчина кивнул.

Маленькое тело унесли под отчаянные крики его матери. Я снял эту сцену, а затем повернулся к Франческе, одной из членов нашей съемочной команды, и с улыбкой подмигнул ей: «Идеально. Прекрасный кадр. Ну что, обедать?»

Тем же вечером, вернувшись в свой номер, я понял, что что-то не так. Вспоминая представшую взору душераздирающую сцену, я ничего не чувствовал – лишь безразличие с налетом цинизма. И так было не впервые. Плачущая мать и мертвый мальчик казались мне нереальными, словно второстепенными персонажами в фильме, где я играл главную роль. Их трагедия ничуть меня не трогала.

После возвращения домой я не переставал об этом думать. Кем же я стал? Мне было всего тридцать семь лет, но каким-то образом я умудрился забыть о том, кем был. Забыл того двадцатилетнего парнишку с горящими глазами, который хотел стать журналистом, потому что его волновали судьбы людей. Мне надо было снова стать им, найти историю, в которую я смог бы погрузиться, которая увлекла бы меня, ту, что снова придала бы моей жизни смысл.

Однажды вечером я сидел со своим другом Лукой, продюсером радиопередач. «Взгляни на это», – сказал он, показав мне статью, которую читал. В ней рассказывалась история Лорены Морселли, воспитателя детского сада из Масса-Финалезе, небольшого городка около Модены. Ее жизнь разрушил затяжной судебный процесс, в котором она обвинялась в проведении сатанинских ритуалов и сексуальном насилии в отношении своих четырех детей, которых она не видела уже много лет, – с самого начала следствия.

Эта история была поистине пугающей. На рассвете 12 ноября 1998 года полиция постучалась к Лорене в двери с постановлением болонского суда по делам несовершеннолетних об изъятии детей. Восьмилетняя племянница Лорены рассказала социальным службам, что та, как и ее муж Дельфино Ковецци, была членом культа. По словам девочки, этот культ водил детей Массы на местные кладбища, где продавал их группе педофилов, позволял насиловать и приносил в жертву Сатане. Невероятная история ужасов для тихого места, в котором, казалось бы, не может случиться ничего подобного.

Из-за рассказанной девочкой истории психологи и социальные работники из Мирандолы, соседнего города, обратились в полицию с просьбой спасти детей Лорены и Дельфино. Веронику (11 лет), Пьетро (9 лет), Федерико (7 лет) и Аврору (3 года) забрали из их постелей, а затем они испарились. На тот момент Лорена была беременна пятым ребенком. Чтобы власти не забрали и его, она сбежала в небольшой городок в Провансе, Франция, где и прошли тайные роды. Когда я с ней связался, Лорена все еще жила там.

Она говорила с сильным басса-моденским акцентом. Когда Лорена увлекалась, в ее речи проскальзывали французские слова: oui, voila, bon, donc, attendez, alors, d’accord, mais non! История, что она рассказывала, не всегда была последовательной – словно полет бабочки, стремительный и непостоянный. Иногда Лорена перескакивала с описания одной ситуации к той, о которой только что вспомнила, и отвлекалась на детали, которых, впрочем, все равно было недостаточно для составления полной картины. Кроме того, она часто сбивалась с мысли, нервно смеялась и возвращалась к истории со словами: «Donc, о чем это мы?» Рассказывая о своих детях, Лорена часто не заканчивала предложения из-за подавляемых рыданий.

Трое ее старших детей подтвердили свидетельство двоюродной сестры, обвинив Лорену в психологическом и сексуальном насилии, похищениях и визитах на кладбища, где они с мужем заставляли детей наблюдать за разнообразными преступлениями – в том числе убийствами – и принимать в них активное участие.

Дети начали новую жизнь в приемных семьях. Взрослея, они сходились во мнении, что их родители должны отправиться в тюрьму и понести наказание за содеянное. С момента их спасения тем утром 1998 года они не хотели иметь ничего общего ни с матерью, ни с отцом.