В Москве 10 марта 1986 года, когда все начало происходить, я был уже готов, пройдя соответствующую подготовку. Итак, как только все начало происходить, я как будто включил видеокамеру в моем сознании, чтобы начать запись всех деталей, потому что они были очень важны. Я бы сказал так. Когда вы — офицер разведки и происходит такое, вы мгновенно становитесь офицером контрразведки, и ваша работа заключается в анализе того, что происходит вокруг вас во время ареста, попытке определить, насколько вы можете понять, сколько они знают, что они знают, что они не знают и какие другие подробности вы можете получить, которые помогли бы аналитикам позже. Таким образом, я был очень занят во время моего ареста исполнением своих обязанностей, которые стали частью последующего расследования.

Да, я скажу что-то еще об этом тоже. Я пошел на встречу в ночное время, и я ожидал, что, вполне возможно, меня арестуют. И у меня было свое дело: во время моего ареста проанализировать, насколько это возможно, что происходит, что они знали, что они не знали.

Когда вас арестовывает КГБ и Вы — офицер ЦРУ, сотрудники КГБ, ваши коллеги, будут вспоминать о вас или хорошо, или плохо. И я чувствовал желание сделать все таким образом, чтобы принести пользу моей стране и себе и не продемонстрировать такое поведение, которое было бы… которое могло бы после возвращения заставить меня чувствовать, что у меня было много ошибок.

Все это время я делал свою работу, и КГБ следил за мной. И я знал об этом, но мы никогда не сталкивались лицом к лицу. Теперь я оказался в одной комнате лицом к лицу с Рэмом Красильниковым и другими (Владимиром Зайцевым и Сергеем Тереховым — я знаю их имена сейчас, но не знал их в то время). И это было важно для меня на личностном уровне — вести себя таким образом, чтобы принести пользу ЦРУ, своей стране, себе. И в то же время также (не скажу насладиться таким моментом, потому что это ужасный момент) пережить это. И пережить время, будучи лицом к лицу со своими противниками, с которыми до сих пор мы танцевали танцы теней. А теперь вдруг мы проводили время вместе в одном помещении. И этот аспект также крутился у меня на уме.

Рэм Красильников не был столь известен в 1985 году, каким он впоследствии стал, но он был уже хорошо известен нам. Таким образом, я был отчасти странным образом немного польщен. Он присутствовал на месте ареста, и он подошел ко мне и произвел формальный арест. И я подумал: «Ну, это довольно большое событие, я предполагаю, что оно имеет смысл». И в ходе допроса он обращался со мной очень прилично. И были моменты, когда камеры вели запись, а он играл свою роль и описывал все мои незаконные действия, которые я совершил. А в другие моменты мы общались, у нас был даже разговор, я полагаю, о советском хоккее против американского хоккея. Конечно, я знал, что разговор был, вы знаете, направлен на то, чтобы посмотреть, был ли я готов поговорить. Но он был очень… он предстал передо мной очень умным, вдумчивым, без какой-либо грандиозной театральности, тем, кто уважал меня, а я уважал его.

На месте моего задержания, казалось, было 10 или 12 человек, которые все на меня навалились и затолкали в фургон. И когда меня посадили в машину где-то в середине задней части салона, я думаю, что в фургоне находились 8 или 10 сотрудников. И там был человек, который сидел на переднем сиденье. Я не знал, кем он был, но он, казалось, знал обо мне многое.

И он… Пока мы ехали в здание КГБ, он большую часть времени задавал мне вопросы, а также рассказывал людям в фургоне обо мне, о подробностях моей личной жизни. Он давал мне представление о том, как хорошо он знал, кто я. Я думаю, что знаю, кто был этот человек теперь, но в то время я этого не знал. Но, в конце концов, он…

(Ой, вы знаете, я забыл про первую часть. Поэтому позвольте мне вернуться, и я начну сначала. Да, я забыл, есть другая часть этого истории. Позвольте мне попробовать еще раз.)

Таким образом, когда я был арестован, они предприняли попытку обездвижить меня. Несколько человек подняли меня и затолкали меня в фургон. Меня посадили в середине задней части фургона, и там было около 8 или 10 человек. А на переднем правом пассажирском месте сидел человек, который, казалось, был руководителем этой группы. И сначала они, кажется, не были уверены, кто я такой. А потом в какой-то момент человек, сидящий на переднем сиденье, посмотрел на меня и сказал по-английски: «Калифорния — не мой дом». Это название песни, которую он слышал, как я играл на гитаре. А потом он протянул руку ко мне (а у меня были наклеены усы), оторвал усы и сказал по-русски: «А Миша, это Вы!»

Конечно, мне стало в тот момент немного смешно, но казалось, что это был тот момент, когда подтвердилось, что они не знали наверняка, кем я являлся. Это также было для меня интересно. Это означало, что они не были уверены на 100 % до того момента, чему, возможно, способствовала моя маскировка, они не знали наверняка, что это был я, поскольку, я полагаю, они не ждали, что это буду я.

Когда мы уже подъезжали к месту назначения, человек, которого, как я полагал, звали Сергеем Тереховым… (Здесь Селлерс ошибается, этим человеком «с первого сиденья» был автор, В.Г. Клименко. — Прим, авт.)

Но мне было бы интересно узнать, действительно ли это был он, потому что в последнее время я читал интервью с Сергеем, и я знаю, что он был один из старших офицеров разведки по делу Воронцова. Я также видел его фотографии последних лет, и мне показалось, что это был он. Он был очень хорошо осведомлен обо мне. Он знал, что я играл в брумбол, что я бегал трусцой каждый день и что я ходил в театр, — и то, и другое, и третье. И он подробно рассказывал все это остальным сотрудникам в фургоне. В каком-то смысле казалось, что он просто немного веселится (для этого был подходящий момент, ведь они произвели арест). Но он также давал мне понять, насколько хорошо они были обо мне осведомлены. И я думаю, что это было подготовкой к тому, что происходило позже во время допроса.