Канун 1990 года. Военного полицейского Джека Ричера неожиданно переводят из Панамы, где он участвовал в операции по поимке диктатора Норьеги, в тишину кабинета американской военной базы в Северной Каролине. Ричер откровенно мается от безделья, пока в новогоднюю ночь ему не поступает сообщение, что в местном мотеле найден мертвый генерал. Смерть от сердечного приступа помешала ему исполнить какую-то сверхсекретную миссию. Когда Ричер прибывает в дом генерала, чтобы сообщить его жене о трагедии, он обнаруживает, что женщина убита. Портфель генерала исчез, и Ричер подозревает, что именно содержащиеся в нем бумаги стали причиной убийства.
Annotation
Канун 1990 года. Военного полицейского Джека Ричера неожиданно переводят из Панамы, где он участвовал в операции по поимке диктатора Норьеги, в тишину кабинета американской военной базы в Северной Каролине. Ричер откровенно мается от безделья, пока в новогоднюю ночь ему не поступает сообщение, что в местном мотеле найден мертвый генерал. Смерть от сердечного приступа помешала ему исполнить какую-то сверхсекретную миссию. Когда Ричер прибывает в дом генерала, чтобы сообщить его жене о трагедии, он обнаруживает, что женщина убита. Портфель генерала исчез, и Ричер подозревает, что именно содержащиеся в нем бумаги стали причиной убийства.
Эрнст Теодор Амадей Гофман
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГЛАВА ВТОРАЯ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Эрнст Теодор Амадей Гофман
Враг
ГЛАВА ПЕРВАЯ
— Ого! Ишь чего захотели! — возразил приземистый и добродушный хозяин трактира Томас, надвигая на лоб свою шапчонку черного бархата и благозвучно позвякивая связкой ключей от погреба. — Ого! Что касается правил, то есть всяческих распоряжений, установлений, привилегий, законов, эдиктов и предписаний, исходящих от кайзера и муниципалитета, то добропорядочный Томас, прославленный на весь мир трактирщик в прославленном на весь мир городе Нюрнберге, добродетели коего небо сумеет оценить и вознаградить по достоинству, разбирается в них так, что другого такого знатока не сыскать. А что до вина, то было бы нарушением всех правил, если бы я ради вас, мастер Франц, прошел мимо нужного бочонка и налил вам лучшего вина, чем надлежит и за которое заплачено.
— Но вы и впрямь дерете за вино лишку, — вступил в разговор сосед Вепперинга по столу, — а ведь могли бы скостить пару-другую крейцеров за меру таким старым завсегдатаям вашего заведения, как мы.
— Уж и не знаю, — смеясь возразил Томас, — уж и не знаю, чего вы от меня хотите, господа хорошие, вы и так пьете у меня самое прекрасное, самое благородное, самое вкусное и самое огненное вино во всем нашем славном Нюрнберге, и угощаю я вас им просто по дружбе. Ибо те жалкие несколько крейцеров, которые вы мне за него платите, не что иное, как ответная любезность за мой труд: вино-то налил вам я. Но, видимо, вы, господа, полагаете, что нам, трактирщикам, вино ничего не стоит и что на дворе у нас по-прежнему проклятый 1484 год, когда целое ведро вина отдавали за одно-единственное неразбитое яйцо, однако для того были особые причины. Не знаю, слышали ли вы, господа, историю о разбитых куриных яйцах? Может, хотите, чтобы я вам ее рассказал?
— А мы покуда должны помирать от жажды, — крикнул Вепперинг. — Нет уж, держите ваши байки при себе, а нам принесите такого хорошего вина, чтобы вам не было за него стыдно.
— Мне бы очень хотелось, — подал голос глубокий старик, сидевший в отдалении подле угла стола, молча смакуя домашнее варенье из небольшой плошечки и прихлебывая по глоточку весьма благородное вино, — мне бы очень хотелось, дорогие гости, чтобы вы попросили нашего хозяина рассказать историю о разбитых яйцах, ибо история эта на редкость забавна и хороша.
— Ну, раз вы хотите, — крикнул Вепперинг, — раз уж вы хотите, уважаемый господин доктор, то пускай Томас рассказывает, сколько его душе угодно, а мне все это время придется смачивать пересохшую глотку каплями из родника надежды.
Трактирщик, сияя от радости и удовольствия, быстренько повесил связку ключей на место, уселся за широкий стол против своих гостей и, неторопливо прихлебывая из большого бокала с вином, оперся локтями о стол и подпер ладонями щеки.
— Итак, я расскажу вам, высокочтимые гости и достойнейшие друзья, чудесную историю о разбитых яйцах, причем расскажу не так, как мне на ум взбредет, а по возможности с теми же изысканными фразами, оборотами, словами и выражениями, какие употребляет старинный летописец, который прекрасно владел языком и умел подобающим образом строить свою речь.
Ранним утром, в день Евангелиста Марка, в год от Рождества Христова 1484, по дороге из Фюрта в Нюрнберг шло очень много сельского люда, который нес и вез жителям Нюрнберга те продукты своего хозяйства, в которых горожане нуждались для пропитания и насыщения своей плоти. В толпе крестьян выделялась своей статью одна женщина в воскресном платье, которая в ответ на приветствие «Слава Господу нашему Иисусу Христу!» всякий раз смиренно склоняла голову и отвечала: «Во веки веков!» И вообще — захоти люди подметить в ней что-нибудь чужеземное, ничего бы не вышло: женщина производила впечатление благочестивой и честной здешней крестьянки.
Она несла корзину превосходных куриных яиц, и каждому, кто удивленно восклицал: «Соседка, какие у тебя прекрасные чистенькие яйца!», она отвечала очень приветливо, блестя маленькими серыми глазками: «А то как же, моей курочке негоже нести не самые красивые яйца, ведь они предназначены для уважаемой нашей бургомистерши, которой я доставлю их прямо на кухню». И она действительно направилась прямиком к дому бургомистра.
Войдя, она послушно и смиренно исполнила то, что повелевал сделать стишок на стене: