Это был не медведь. Из лесу, гулко громыхая толстостенными и негнучими, как железобетон, сапогами, вышли двое. Они прошли совсем рядом с его кустом, громко разговаривая и смеясь. Пришлые... Леха никогда не мог разобрать их чудного говора. Слова были вроде понятные, и матюки попадались часто, но смысл неизменно ускользал, как в новостях, передаваемых по местному радио. Собственно, сейчас он и не пытался понять суть разговора. Леха не мог отвести глаза от висящих у тех за спинами брезентовых рюкзаков, туго набитых ягодой, проступающей мелкими волдырями сквозь брезент.

Очень простая мысль, "тут поболе будет, чем утопло, самих в трясину", заставила его опустить руку к сапогу и медленно вытянуть нож из-за голенища. Убивать Лехе приходилось. И на лесосплаве, и до того, в армии, а после - в зоне.

– - Тихо!
– - вдруг сказал старший, тот что покрепче, и обернулся.

– - Чего там?
– - спросил второй, молодой.

Леха застыл, слившись с кустарником, не шевеля ни единым мускулом.

– - Может, медведь.
– - сказал тот, глядя, казалось бы, прямо Лехе в глаз.

– - Да ну, Геннадий Алексеевич, какие тут медведи!

– - Какие, какие, медведеобразные... Нет, почудилось.

Они скрылись за изгибом тропы. Леха не пошел следом. Он узнал молодого, это ему он сам нес сейчас клюкву для обмена.

Из дневника Каменского

Самое лучшее место - лес. Здесь никого нет. Здесь ты один на один с собой и с мирозданием. Чем так манит лесная дорога? Наверное тем, что последний ее изгиб перед исчезновением в чаще, воспринимается как граница. До нее - наш мир, за ней - все что угодно, чудеса, лешие и русалки. Сколько я ни взрослел, так и не смог отделаться от ощущения бесконечности леса, ощущения нелогичного но неистребимого. А где бесконечность, там может быть самое невероятное.

В последний день нас на автобусе забросили в бор. Я сразу удрал ото всех. Лес не терпит групп, он закрыт, глух и темен. Только одному можно увидеть просвет. Пошел страшный ливень, но мне повезло - нашел старый дощатый навес. Дождь встал стеной, тропа по которой я бежал от него, спряталась в его теле обоими концами и слилась с беспредельностью.

Я просидел там два часа. Мокрые, плохо обструганные доски и бревна навеса, огромная лужа, слепая от пузырей, несколько кустов, деревьев, мох все это замкнулось внутрь, захватив на этот раз меня - случайного свидетеля.

Граница - огромные, расплывчатые силуэты сосен, за ней - вечность и сны. Там, где дорога утыкалась в скорлупу дождя и изчезала, пелена была светлее и манила. Я пошел на этот свет с полным ощущением чуда, с верой во взаимопроникновение миров.

Пробуждение - гудок. Автобус стоял на опушке, не просто закрыв вырезав кусок поля и неба, заняв их место во вселенной. Внутри был город пыль и бензин, ржавое железо под облупившейся краской - тоже капсула, замкнутый мирок.

67.

– - Что вы, что вы, -- закричал Мойше громким шепотом, -- заберите скорее!

Саша схватил папку, которую он только что положил на книги, -- А что такое?

Квартира была наводнена книгами. Книги были везде, на полу и на холодильнике, в шкафах и на шкафах. Единственный столик в прихожей был покрыт толстым слоем книг с названиями на разных языках.

– - Вы же положили папку на Тору!

– - Простите пожалуйста, -- прошептал Саша в ответ, -- Я не знал.

Из гостинной доносились голоса, иногда слышна была английская речь.

– - Проходите сюда, пожалуйста.

Саша прошел. В гостинной было тесно. Люди стояли и сидели вокруг стола, на котором лежал ворох импортной одежды. В углу стояли транспаранты с надписями "Решения Венской встречи - в жизнь!" и "Отпустите нас на Родину!".

– - We are all going to be there to support you and to take pictures, -сказал высокий человек с аккуратной короткой прической -- and the BBC crew is ready.

– - Они все там будут с фотоаппаратами, вместе с БиБиСи.
– - перевел Рубинштейн.
– - Для тех, кто не слышал, завтра выходим на демонстрацию перед мэрией. Сейчас американцы должны уехать в гостинницу, потом обсудим детали.

Американцы начали прощаться. Они обошли полный круг, подавая всем руки и обнимая.

– - God bless you, -- сказала пожилая американка, целуя его в щеку, и Саша вдруг с удивлением понял, что она действительно волнуется за них, что ей небезразлична его судьба, судьба человека, которого она увидела сегодня впервые в жизни.

– - Собираемся в девять, -- сказал Рубинштейн, когда дверь за гостями закрылась, -- выстраиваемся под окнами мэрии. Кому не хватит плакатов, придется написать самим. Только никакой отсебятины, мы выступаем за решения Венской встречи о свободе эмиграции. И не делать лишних движений. С милицией будем разговаривать мы.