Мы подписываем купчую в двух экземплярах, и староста одним очень ловким движением забирает слитки. Будто не крестьянин, а фокусник или вор-карманник, мошенник-наперсточник. Вереница слитков исчезает под его ладонью, будто и не было никаких денег.

— Госпожа заклинательница, мой сын вас проводит. — Староста отвешивает очередной поклон, еще более угодливый, чем раньше. Чуть ли не по полу стелется. И пятится к выходу.

— Да… — Я прячу свой экземпляр купчей в рукав.

Да что не так с домом?!

Сейчас узнаю.

Сын старосты тоже мне кланяется и жестом приглашает к выходу:

— Желаете взглянуть сейчас, госпожа заклинательница?

— Да, — киваю я.

Кормилица подхватывает меня под руку, помогая встать. Ее касание привычно, но иномирная часть впадает в ступор — разве здоровой, полной сил магичке нужна подобного рода помощь от пожилой женщины, совсем недавно выкашлявшей кровь? Я не магичка, заклинательница…

Висок простреливает болью.

Не знаю, откуда приходит осознание — разноголосица в голове меня убивает.

До вечера дотерплю? Дом ведь важнее?

Сын старосты придерживает для меня циновку, и я выхожу из павильона. Еще шаг — и я на улице, где меня ждет командир Вей. Я успеваю заметить, с каким нетерпением он вскидывается при моем появлении.

Если из-за задержки отец в критический момент окажется без охраны…

Я чувствую, как начинаю паниковать. Одна тревожная мысль потянула за собой вторую, третью. А если дядя только и ждет, когда без охраны останусь я? А если кормилица вот-вот поймет, что я не я, и обвинит меня во всех возможных и невозможных преступлениях? А если я сейчас распадусь на осколки? Еще немного — и паника захлестнет меня с головой. Я заставляю себя дышать ровно и цепляюсь за неприятную, но очень простую мысль: а если командир и весь отряд по пути в столицу снова подвергнутся нападению и проиграют бой? Отец останется без охраны, но это не будет моей виной. Верно?

— Мы едем смотреть дом, — объявляю я.

Сколько времени потребуется, чтобы перетащить сундуки?

Ха, я кое-что упускаю…

Если крестьяне не посмеют беспокоить заклинательницу, я надеюсь, то о дяде так не скажешь. Что ему помешает приказать слугам надеть маски и меня ограбить?!

Что мне делать?

Можно… я оставлю отряд при себе?

— Юная госпожа, — командир Вей тоже гнет спину, и мне становится не по себе от того, насколько низко он склонился, по спине пробегает холодок дурного предчувствия, — прошу вас, подумайте еще немного. Если отряд не выдвинется немедленно, то мы не успеем засветло прибыть в город, а для ночевки в лесу нас слишком мало, юная госпожа.

Ха…

Я пожалею о своем решении.

— Возвращайтесь, командир Вей. Я взгляну на дом и буду вовремя, чтобы проводить вас и пожелать удачного пути.

— Юная госпожа, как же так!

А в чем проблема?

Кажется… в том, что просто так находиться на улице открыто нельзя, я должна прятаться в экипаже, а экипажем должен кто-то управлять, точно не я и не кормилица.

Как мне правильно обратиться к сыну старосты?!

Я оборачиваюсь к нему:

— Не откажешь мне в услуге, добрый человек?

— В этот раз, госпожа заклинательница.

Мм? А, он сказал, что услуга разовая, он не пойдет ко мне в слуги.

Я киваю и тут же спохватываюсь — а в каком из миров кивок означает согласие?

Уже неважно — я взмахом руки отсылаю командира Вея, что слишком высокомерно и грубо, и одновременно приглашаю сына старосты к лошадям. Оба кланяются, командир не возражает, но взгляд его не обещает ничего хорошего, слишком цепко и подозрительно он смотрит. Видимо, план не привлекать внимание, и особенно внимание отца, я с треском провалила.

Что же…

Командир, не распрямляясь, пятится. Я отворачиваюсь и забираюсь в экипаж, почти падаю на сиденье.

Голове больно.

На миг я словно проваливаюсь в другое измерение и вижу ту самую, последнюю секунду, как я лечу лицом в провода гудящей трансформаторной будки.

В медленно катящийся экипаж меня возвращает голос кормилицы Мей:

— Юная госпожа, что с вами?

— А? Немного устала и нездоровится. Я перенапряглась, — это лучшее объяснение.

— Юная госпожа, вы на себя не похожи.

Под скрип колеса я медленно поворачиваю голову. Кормилица Мей выглядит растерянной и опечаленной, а в ее голосе еще не звучит безоговорочная уверенность, лишь подозрения и непонимание.

— Не похожа, кормилица Мей? — переспрашиваю я. — О чем ты?

— Юная госпожа, вы всегда были легкой, как лепесток цветка, и сострадательной, доброй. Откуда это мрачное выражение лица и тяжелый взгляд?

— Кормилица Мей, в столице я могла полагаться на отца. Здесь все иначе.