Оглядываясь, я наконец вижу здешнего призрака — старика в робе, подпоясанной самой обыкновенной веревкой, и с другой веревкой, почему-то спускающейся с шеи. Вероятно, до исчезновения павильонов призрак сидел на дощатом полу, а теперь оказался на голой земле, точнее, завис над ней, не замечая перемены высоты. Ноги скрещены, спина сгорблена, руки соединены перед собой в ритуальном жесте.

Ха, ему обязательно было прерывать нас?

— Дедушка, кто вас обидел? — вздыхаю я. Оставлять его одного неправильно.

— «Обидел»?! — взвивается призрак. — «Обидел»? Он обошелся со мной как с собакой! Посадил на цепь!

Что?

Старик дергает за обрывок веревки на шее, но ничего не происходит.

— Его здесь запечатали, — поясняет Шаоян с нотками злости.

— Зачем?

Шаоян пожимает плечами:

— Не все готовы терпеть призрака по соседству. — Он вроде бы говорит про тех, кто запечатал старика, но одновременно и про себя тоже.

И я, пожалуй, согласна, но я не готова идти… на радикальные меры. В самом деле, не запирать же старика, например, в кувшин, это слишком жестоко.

Призрак довольно лихо для своего возраста — почему седина и морщины сохраняются, а немощь нет? — поднимается на ноги и указывает на меня пальцем, словно это я виновна в его посмертных злоключениях:

— Я лишь присматривал за моей Сян-Сян. Я боялся, что они будут недостаточно внимательны!

— Дедушка, вы говорите о своей супруге? — догадываюсь я. Вдову, насколько я помню, забрал нынешний староста деревни. Вместе со всем более-менее ценным имуществом, которое он выгреб из хозяйства старика.

— Конечно же, о ней. О ком еще? Пока я был рядом, этот пройдоха боялся и помнил о вежливости! Но однажды в деревню забрел странствующий монах, чтоб у него ноги переломались и узлом завязались, и вернул меня домой, привязал к колодцу. Этому старику нужна справедливость!

Начав решительно, призрак заканчивает слегка растерянно, руки безвольно повисают вдоль тела, и я отчетливо понимаю, что он очень устал, то ли от своего странного существования, то ли от одиночества, то ли от всего сразу.

— Подданные бывают еще более назойливы, — морщится Шаоян.

— Долгие годы я мирился. — Старик продолжает бормотать, уже обращаясь скорее к себе и своим воспоминаниям, чем к нам. — Когда моя Сян-Сян сжигала для меня немного благовоний, я слышал ее голос и узнавал, что у нее по-прежнему все хорошо, маленьких внуков нянчит. Хотел бы я их увидеть…

Сомневаюсь, что малыши обрадуются встрече с дедушкой.

— Так в чем справедливость? — переспрашиваю я.

— Этот старик слишком долго не вдыхал аромата сандала.

— Возраст вашей супруги берет свое. Молитвы невозможны без усилий, а ей все больше требуется отдыхать в постели.

— Я слышу, как она зовет меня и просит встретить на грани. Она ждет и ждет, а я привязан к проклятому колодцу проклятым монахом!

Похоже, Шаояну надоедает выслушивать жалобы призрака. Небрежным движением пальцев он закручивает перед собой миниатюрный водоворот ша-ци. Ярко вспыхивает и гаснет фиолетовая искра. Потоки энергии ускоряются, обретают почти материальную плотность и с тихим хлопком превращаются в короткий, в палец длиной, почти что игрушечный нож с отнюдь не игрушечным лезвием, источающим мерный фиолетовый свет искаженной ци.

Пара оборотов — и нож перестает вращаться, никем не удерживаемый, повисает в воздухе и медленно наводится острием на… шею старика.

Шаоян щелкает пальцами, и нож срывается в полет.

Оружие со свистом рассекает воздух, фиолетовая вспышка на миг слепит.

Моргнув, я успеваю только удивиться резкости моего демона. Он ведь отправил старика на перерождение? Что Шаоян мог причинить призраку вред или, того хуже, развеял, я даже тени мысли не допускаю. Ха, когда я стала такой доверчивой?

Внутри ни намека на беспокойство.

И я права — после удара призрак остался цел и невредим.

Магия тает, вместе с сотканным из энергии кинжалом развоплощается обрывок веревки, а старик словно впитывает выплеснувшуюся ци — становится ярче, плотнее. В ночной полутьме он уже неотличим от человека.

Со стороны колодца раздается треск ломающихся то ли сухих бамбуковых стволов, то ли вовсе костей. Хотя я понимаю, что ничего опасного не происходит, мне становится слегка не по себе, и Шаоян тут же приобнимает меня за плечи. Я накрываю его ладонь своей, а глаз не отвожу от колодца. Из развороченного зева поднимается та самая печать — переплетение сине-фиолетовых линий, вязь иероглифов.