Как же мог теологический спор привести к столь грандиозным последствиям? Когда Лютер обнародовал знаменитые тезисы на латыни, они предназначались для университетского сообщества с целью открыть научный диспут с другими богословами на тему правомерности индульгенций. Однако продажа индульгенций занимала такое важное место в религиозной практике того времени, а религия — в европейском порядке, что эти тезисы были тут же переведены на немецкий язык и широко разошлись.

Коротко говоря, обычай продажи индульгенций основывался на идее «сокровищницы заслуг», которую копят святые и к которой церковь может обращаться, дабы освобождать души из Чистилищу. Конкретно это достигалось тем, что живущие совершали достойные дела, гарантируя дорогим усопшим соответствующее число дней «индульгенции» — отпущения грехов. Общество позднего Средневековья было одержимо мыслями о смерти после чумы 1345 г., погубившей почти треть населения Западной Европы, потом ему добавила тревог Столетняя война и сопутствующая ей «великая депрессия». В этом мире мёртвые в народном сознании присутствовали повсюду рядом с живыми [65] . Главными символами эпохи служили склеп и «пляска смерти». В результате частные заупокойные мессы оплачивались все более щедро, и спрос на индульгенции неуклонно рос. Соответственно, когда столь высокий церковный сановник, как архиепископ Майнцский, искал средства для получения от Рима особого разрешения занимать больше одной кафедры или папа Лев X нуждался в деньгах на продолжение реконструкции собора Святого Петра, попросту продавалось побольше индульгенций. Подобная торговля велась тогда по всей пограничной области из Виттенберга в Саксонском герцогстве. В этой связи нужно отметить, что продажа индульгенций могла приобрести скандальные масштабы только в Германии. Отсутствие сильного централизованного государства значительно облегчало прямое осуществление Римом властных полномочий способами, уже невозможными в более консолидированных монархиях Англии, Франции и Испании. Характерно, что ни в одной из этих стран никогда не возникало споров по поводу индульгенций.

Однако реакция Лютера на эту скандальную ситуацию объяснялась не просто возмущением из-за злоупотреблений. Она проистекала, скорее, из глубокого духовного кризиса, развивавшегося в период его жизни в монастыре, — кризиса, который теперь достиг кульминации и нашёл внешнее выражение. Тридцатичетырёхлетний Лютер был необычайно добродетельным монахом, скрупулёзно соблюдал все покаяния и таинства. Но никакие старания не помогали ему преодолеть ощущение своей никчемности в глазах Господа, смирить тревогу насчёт спасения души. Столь острый кризис мог возникнуть, наверное, только в монашеской среде и на университетских факультетах теологии. Облегчение пришло к Лютеру, когда, преподавая Священное Писание, он читал лекцию о «Послании Святого Павла к римлянам» и открыл для себя, что человека «оправдывает», или делает «праведным», исключительно дарование «веры» от Бога. Невозможно обеспечить себе спасение собственными усилиями, ни причащаясь таинств, ни творя «добрые дела» в повседневной жизни. Отпущение грехов и спасение даруются безвозмездно милостью Бога совершенно не заслуживающим их смертным. Это, по Лютеру, есть «христианская свобода» — освобождение грешника и от его греха, и от церковного формализма. Таким образом, два первых столпа лютеровского учения — принципы sola fide («только верой») и sola gratia («только благодатью»). Кроме того, безвозмездный дар Божьей благодати приходит человеку от Слова (Логоса), которое есть сам Христос, как говорит Священное Писание; отсюда третий столп теологии Лютера — принцип sola scriptura («только Писанием»). Данную триаду Лютер положил в основу теологии, абсолютно противоположной испытанным обычаям церкви, — теологии, которая вдобавок почти всё предоставляла воле Господа, не оставляя практически ничего слабому, грешному человеку. Сам Лютер вначале не сознавал, что его доктрина делает существующие церковные порядки ненужными и даже вредными, однако приём, который встретили его тезисы у широкой публики, и реакция церкви вскоре выявили её революционный смысл. Впрочем, до XIX в. все европейские революции начинались ненамеренно: реформаторы ставили конкретные, ограниченные цели, а потом с опозданием обнаруживали, что достичь их можно, только перевернув вверх дном весь привычный мир.

Главные заповеди Лютера — sola fide и sola scriptura — суровы и, по крайней мере на первый взгляд, вряд ли способны привлечь широкую публику, а тем более стать лозунгами массового движения. Но это произошло, и в первую очередь благодаря поведению властей в «деле Лютера». Его нападки на индульгенции вызвали такой широкий отклик, что главный местный бенефициарий и верховный начальник Лютера, архиепископ Майнцский, обратился в Рим, дабы тот принял дисциплинарные меры. Рим, обычно не спешивший в подобных делах, на сей раз проявил неожиданную прыть: в 1518 г. Лютеру вынес порицание собственный августинский орден, в Германию направили высокопоставленного кардинала — добиться у Лютера отречения, однако данные действия лишь усугубили кризис. Лютер не захотел молчать и ответил новыми печатными выступлениями. Смерть императора Максимилиана в начале 1519 г. и избрание на императорский престол его внука Карла отвлекли внимание властей, и церковных и светских, от виттенбергского монаха, зато публика жадно поглощала его памфлеты. Заинтересованность народа достигла новых высот, когда охранители правоверия, доминиканцы, спохватившись, попытались приструнить дерзкого выскочку и летом 1519 г. устроили в Лейпциге диспут, выставив против него доктора Иоганна Экка. Дебаты способствовали радикализации позиции Лютера. Главным предметом спора служила власть папы, и Экк спровоцировал оппонента, заставив прямо отрицать её, так же как и власть церковного собора. А когда Экк обвинил Лютера в повторении еретических взглядов Гуса, тот открыто признал их сходство со своими. Теперь виттенбергский монах публично сжёг мосты между собой и матерью-церковью.

Каких сторонников имел Лютер в этот момент кризиса? Самыми первыми к нему присоединились другие недовольные клирики, многие из которых были в какой-то мере готовы воспринять мысль Лютера благодаря господствовавшему тогда в университетах номиналистскому «новому пути» (via moderna). В противоположность «старому пути» (via antiqua) томистов, подчёркивавших способность природного разума познать Бога и Его вселенную, скептически настроенные наследники Оккама настолько умаляли силу природного разума, что верующим оставалось уповать только на веру в познании Бога, который в результате бесконечно отдалялся от человека. Всё это прекрасно подготавливало почву для доктрины sola fide [66] . Сам Лютер также обучался в духе «нового пути», однако к началу пастырской деятельности отверг его, вместе со всей схоластикой, как препятствие постижению Слова Божьего.

Почти столь же сильно взгляды Лютера привлекали адептов христианского гуманизма Эразма Роттердамского, с его апелляцией к авторитету Библии в требованиях реформы церкви, враждебностью к народным суевериям и призывами к более одухотворённой «философии Христа». Гуманистов воодушевила их недавняя победа над противниками-схоластами в «деле Рейхлина» — борьбе за использование при изучении Библии её исходных языков. «Дело Лютера» сначала показалось им новым «делом Рейхлина», которое они могут превратить в очередной триумф Эразмова гуманизма над схоластикой и суеверием. Конечно, они ошибались. И когда со всей очевидностью обнаружились различия между двумя типами реформизма, более пожилые гуманисты остались на стороне своего лидера Эразма, а молодые предпочли Лютера. Ближайшим сподвижником последнего вскоре стал племянник Рейхлина и виттенбергский профессор греческого языка Филипп Меланхтон.

Почему довольно трудные для понимания идеи Лютера столь быстро вошли в моду за пределами сообщества профессиональных интеллектуалов? К его удивлению, первые же его работы немедленно были изданы сотнями, а затем тысячами экземпляров для 10% грамотного населения; неграмотному большинству его мысли сообщались в бесчисленных проповедях по всей центральной и южной Германии. Колоссальный народный интерес к ним объяснялся вовсе не тем, что бюргеры и крестьяне, с чьих уст теперь не сходило имя Лютера, полностью разделяли или хотя бы понимали его острую тоску по спасению. Причина взрыва крылась в совпадении атаки Лютера на существующие доктрины и привилегии «первого сословия» с тревогами множества различных социальных групп.

Широкая публика в разной степени испытывала страх за свою участь после смерти. Тревожили её, однако, не столько премудрости высокой теологии, сколько растущее разочарование в духовной силе индульгенций, заказываемых по обету месс, паломничеств и священных реликвий. За предшествующие полтора столетия в урбанизирующейся Европе большое развитие получило сугубо светское благочестие. Ещё в XIII в. появились мирские женские общины бегинок, а чуть позже мужские — бегардов, члены которых, не принадлежа к монашеским орденам, тем не менее жили вместе в миру и посвящали себя богоугодным делам; похожий характер носил «третий орден» (братство мирян) при монастырях францисканцев. Более близки к Реформации по времени возникновения сообщества и религиозные школы Братства общей жизни. Их идеи, именуемые «новым благочестием» (devotio moderna) и отличающиеся радикальным антирационализмом, делали упор на изначально греховную природу человека и соответствующую необходимость пассивного приятия Божьей милости. Этическая и интроспективная природа их учения нашла классическое выражение в книге Фомы Кемпийского «О подражании Христу» («Imitatio Christi») [67] . Таким образом, протест Лютера пал на хорошо подготовленную и благодатную почву мирского благочестия. Подготовка не ограничивалась духовной сферой: светское общество имело свои мирские заботы, экономические занятия, политические устремления и социальные претензии. И эти заботы подогревали тлеющий антиклерикализм, который на протяжении всей эпохи Средневековья сосуществовал с распространением мирского благочестия. Земные богатства и власть церкви неизбежно раздражали амбициозных светских властителей и растущие городские коммуны. Лютеровская упрощённая теология спасения, в числе прочих её достоинств, предполагала также и упрощённую — а значит, менее затратную — церковную структуру [68] .

После Лейпцигского диспута Лютер стал крупной публичной фигурой, в обществе начали появляться его активные сторонники. В конце 1519 г. рыцарь-гуманист и писатель Ульрих фон Гуттен и его коллега Франц фон Зиккинген, уже грезившие общенациональным крестовым походом против Рима, открыто объявили себя приверженцами Лютера и предложили ему защиту [69] . Теперь Лютер почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы полнее изложить формирующуюся у него позицию. Он сделал это в трёх больших трактатах в 1520 г.