В итоге нидерландская революция окончилась вничью. Патриоты и кальвинизм одержали победу на севере, испанская власть и контрреформация — на юге. Около ста тысяч непримиримых кальвинистов переселились из Фландрии и Брабанта в Голландскую республику; чуть меньшее количество католической знати уехало в южные края. В 1609 г. Испания и Соединённые провинции подписали «Двенадцатилетнее перемирие». И хотя в 1621 г. военные действия возобновились, тем не менее этот договор фактически сделал республику независимым государством в политической системе Европы.

Если, конечно, здесь можно говорить о государстве. Соединённые провинции представляли собой весьма слабую федерацию. Суверенитетом обладала каждая из семи провинций со своими штатами, а не федерация в целом. Генеральные штаты не имели большой власти, поскольку для определения той или иной политики требовалось единогласное решение всех провинций. В этом отношении голландская «конституция» напоминала Соединённые Штаты в период существования «Статей конфедерации»; проглядывалось даже некоторое сходство с ультралибертарным устройством Польско-Литовского содружества. Фактически же доминировала в федерации Голландия — как её военная опора и самый богатый регион, — обеспечивая Соединённым провинциям прочные позиции на международной арене.

В каждой из частей федерации в значительной степени сохранялось то же устройство, что и до 1566 г. В провинции главенствующее положение занимали города, в городе — класс магистратов, правителей, не тождественный купеческому классу. Таким образом, Голландское восстание нельзя назвать ни социальной революцией, ни конституционной, ни, тем более, демократической. По сути, это была революция узко олигархическая. Хотя практики возведения в дворянство в республике не существовало, дворяне, начиная с Оранского дома, там оставались. Их манеры и образ жизни способствовали аристократизации правителей.

В итоге почти не имели распространения республиканские теории и идеология. Ведущие политические теоретики республики Гуго Гроций и Юст Липсий писали на латыни для международной аудитории, размышляя преимущественно о естественном законе вообще и его применении в международных делах. В данном отношении политический исход революции можно охарактеризовать как консервативный.

Однако в религиозном аспекте это не совсем так. На протяжении всего периода восстания организованный кальвинизм являлся его динамичной движущей силой: и в 1566 г., и в 1572 г., и в ходе неудачной «радикальной революции» 1576–1577 гг. Лишь благодаря этой силе политические конституционалисты-оранжисты смогли в конечном счёте взять верх на половине территории Нидерландов. Тем не менее кальвинисты оставались в меньшинстве (не более трети населения) и после победы так и не сумели занять главенствующие позиции в обществе. Каждая суверенная провинция сама определяла своё религиозное устройство, и во всех них реформаты стали «государственной церковью», поддерживаемой властями [134] . Но далеко не всё общество принадлежало к ней, а те, кто принадлежал, делились на полноправных прихожан и, так сказать, «слушателей» или «попутчиков». Различие между двумя группами заключалось в обладании правом участия в Тайной вечере, которое даровалось только при условии подчинения правилам кальвинистской консистории. Правящая верхушка не желала распространять такую систему на всё общество, предпочитая удерживать рычаги охраны порядка в собственных руках. Поэтому, хотя ортодоксальный кальвинизм на национальном синоде в Дордрехте восторжествовал над не столь суровым учением арминиан-ремонстрантов, протестантская Голландия не стала ни второй Женевой, ни Массачусетсом, ни даже Шотландией. По тем временам это было самое толерантное и светское общество в Европе.

В значительной мере так вышло благодаря тому, что олигархическая республика являлась ещё и республикой торговой, хотя купеческий класс не управлял ею напрямую. Торговля и промышленность, рыболовство и текстильное производство, перевозки и, наконец, банковское дело составляли основу её существования, служили источником средств для поддержания военной мощи. Все эти виды деятельности требуют открытости для международных контактов и терпимости к разнообразию. Республика приютила католика Декарта и еврея-еретика Спинозу с их радикальным рационализмом, дала убежище отцам-пилигримам и философу-вигу Джону Локку. Конечно, это не то, что мы сейчас называем плюрализмом, но настолько близко к нему, насколько было возможно в Европе того времени. И, вероятно, это самый радикальный аспект революции, максимальное приближение Реформации XVI в. к современности.

В отличие от полуреволюции лютеран, нидерландская революция началась не с религии, а с политики. Конечно, крайний религиозный радикализм присутствовал в ней с первого же этапа. Именно нидерландский радикализм, собственно, с исключительной силой проявил себя в Мюнстере. Но его подавляли сначала правительство Габсбургов, затем лидеры-«политики» (Вильгельм Оранский) в ходе войны за независимость. Так что милленаристского момента в нидерландской революции нет. Кальвинизм, хоть и стал главной религией, пришёл поздно, не добился абсолютной гегемонии и, в отличие от Женевы, Шотландии или Массачусетса, вынужден был играть вторую скрипку в светской республике. По мере того как мы переходим от гуситов к «гёзам», вопрос государственного устройства приобретает все большее значение, а религиозного — все меньшее. С точки зрения типологии, разрабатываемой в данной книге, нидерландская революция, несмотря на умеренный и немилленаристский характер, привела к преждевременно радикальному результату — республиканскому федеративному государству. В этом она куда больше похожа на события, которые будут происходить в Соединённых Штатах, нежели в Англии или Франции.

В качестве предварительного заключения и для того, чтобы подчеркнуть, что для великой революции необходим весь набор элементов, о которых шла речь выше, давайте сравним Голландское восстание конца XVI в. с английским случаем из следующего столетия — как будто похожим, а на самом деле совершенно иным.

В Нидерландах при Филиппе II, несомненно, наблюдался примерно тот же уровень торгово-промышленного развития и урбанизации, что и в Англии при первых Стюартах (а возможно, и выше). Кальвинизм там, пожалуй, носил более фанатичный и воинственный характер, чем в Англии времён Лода. Наконец, Нидерландами правил гораздо более сильный король, обладавший куда более мощной армией, чем когда-либо имел Вестминстер. Тем не менее, хотя в Нидерландах разыгралась одна из самых жестоких войн столетия, но не было революции в смысле «фанатизации» политики и структурного распада гражданского общества, как после 1640 г. в Англии. Ибо там отсутствовал национальный фокус, который придал бы восстанию концентрированную конституционно-идеологическую направленность. Оно приняло форму военной конфедерации (сначала из тринадцати провинций, затем из семи) против монарха в различных его званиях — как графа Фландрского или Голландского, герцога Брабантского и т.д. Поэтому борьба превратилась, в сущности, в национально-территориальную освободительную войну, аналогичную той, что американские колонии вели против Англии. Однако не произошло конституционно-идеологического внутреннего переворота, подобного борьбе английского парламента со своим королём за верховную власть в единой, унифицированной государственной системе.