Первый побледнел:

— Ты докладывал о его смерти! Останки передали для погребения!

— Он не умер. Букреев вдруг зашелся кашлем. — Оказалось... его рак был побочным эффектом ядра Хаоса. Когда мы опустошили его... организм сам победил болезнь.

Экраны мерцали, выдавая дрожащее изображение дворцовых коридоров. Три черных доспеха, покрытых пульсирующими рунами, почти несли своего пленника - бледного мужчину лет тридцати восьми, чье тело представляло собой жуткий симбиоз плоти и металла. Его левый бок и часть лица были срощены с черным металлом, отчего каждый шаг давался с мучительным усилием. По открытым участкам кожи струились синеватые прожилки магических контуров, будто чья-то невидимая рука выводила под кожей таинственные узоры.

Мужчина внезапно дернулся, его еще человеческая рука судорожно сжалась в кулак, пальцы впились в ладонь до крови. На шее вспыхнул янтарный кулон, и тело сразу обмякло. По лицу пробежала судорога - челюсть сжалась так сильно, что на скуле выступила алая капля, но через мгновение черты вновь застыли в безжизненной маске.

Его глаза - мутные, с расширенными зрачками - то метались по сторонам, то закатывались под веки, обнажая кровавые прожилки. Из уголков рта сочилась розоватая пена, смешиваясь с потом на осунувшемся лице. Когда он пытался замедлить шаг, из ушей тонкой струйкой вытекала прозрачная жидкость, и тело вновь покорно шло вперед.

Особенно жутко выглядела разница в движениях - если металлическая левая нога шагала механически ровно, то правая, еще человеческая, волочилась по мрамору, оставляя кровавый след. В последний момент, перед тем как экран погас, его губы дрогнули, беззвучно шепча "Помогите...". Но доспех на спине тут же выпустил острые шипы, вонзившиеся в позвоночник, и последний проблеск сознания погас в его глазах.

— Теперь у нас есть идеальный кандидат, — прошипел генерал. — Сын Императора... который ненавидит отца всей душой.

Мы замерли, с ужасом наблюдая за искалеченной фигурой на экране. Его неестественные, прерывистые движения и пустой взгляд вызывали леденящее чувство отвращения и жалости.

"Вы действительно считаете, что это... это чудовищное творение ваших экспериментов сможет занять трон?" - голос Первого дрожал от сдерживаемой ярости. "Да любой дурак увидит, что он под контролем! Взгляните на него — это же живая кукла!"

Букреев усмехнулся, медленно обводя взглядом нашу группу. "Ошибаетесь, если думаете, что эти кадры увидят простые граждане. Мы давно контролируем все медиа. Золото творит чудеса, господа." Он театрально развел руками. "Не будет никаких церемоний отречения. Император и наследник трагически погибнут во время террористической атаки. А из-за границы вернется... излечившийся принц, проходивший долгое лечение у наших британских союзников."

Генерал встал, его тень гигантским пятном легла на стену. "Народ жаждет стабильности. Они поверят в эту сказку, потому что захотят верить. А что до террористов..." Его губы растянулись в белозубой улыбке. "Мы уже подготовили несколько сотен тел из группы "Гнев матушки природы". Настоящих преступников никто искать не будет."

Дым застилал город, густой и едкий, пропитанный запахом горящего металла и страха. Со всех концов столицы неслись тревожные сводки, сливаясь в один протяжный вой сирен. Где-то рвались снаряды, и далёкие взрывы сотрясали землю, будто сама земля стонала под тяжестью беды.

Камеры видеонаблюдения, холодные и беспристрастные, выхватывали куски этого ада. Ворота Преображенского полка лежали, вывернутые взрывом, а за ними бушевало пламя, пожирая караульное помещение. Дым клубился над плацем Семёновского, скрывая фигуры бегущих солдат и вспышки выстрелов. Где-то рушились стены — Измайловские казармы оседали, как подкошенный зверь, а из-под обломков выползали окровавленные руки, цепляясь за жизнь.

Московский гвардейский полк горел — взорванный склад разметал осколки так далеко, что они впивались в стены жилых домов, будто последнее предупреждение.

Но хуже всего было в кадетских корпусах. Дети в мундирах, ещё не нюхавшие настоящей войны, пытались строить оборону. Сухопутный — юнкера сжимали винтовки, но их глаза выдавали ужас. Морской — чёрный дым вырывался из выбитых окон, словно души погибавших рвались наружу. Артиллерийский — редкие выстрелы, будто последние удары сердца. Инженерный — погружённый во тьму, где кадеты баррикадировали двери, зная, что помощи не будет.

Город задыхался. Полиция перекрыла дороги, создав чудовищные пробки, и люди, обезумев, метались в поисках спасения. Женщины прижимали детей к груди, бежали, спотыкаясь о брошенные вещи. На проспектах давили друг друга — кто-то падал, и его тут же поглощала толпа. Из переулков доносились крики, звон разбитых витрин, шёпот молитв.

А над центром, как раскалённое клеймо, висело багровое зарево. Портреты императора, растоптанные, лежали в грязи — символы порядка, превращённые в мусор.

И только вертолёты спецназа кружили в небе, не решаясь опуститься в этот ад. Будто даже они боялись, что пламя поглотит и их.

Я вдруг понял — камеры были повсюду. Они холодно смотрели с перекрёстков и подворотен, из-под козырьков казарм, даже из декоративной лепнины старинных зданий. Каждая улица, каждый двор, каждый тёмный уголок Санкт-Петербурга — всё это стекалось в подземный бункер, где мерцали экраны, поглощающие город целиком.