Шрифт:
Что еще более важно, так это то, как вкусовые образы приводят к называемым учеными «образам желания». Как только у нас в голове остается воспоминание о любимом вкусе, мы строим «образы желания» и ищем возможность снова ощутить этот вкус. В 2004 году исследователи посадили испытуемых на обычную диету и попросили их представлять свою любимую еду. Одни только мысли о любимых блюдах создавали ответный сигнал в гиппокампе, центральной доле и хвостатом ядре, именно в тех областях мозга, которые активируются при пристрастии к наркотикам.
По исследованиям канадских ученых, «любители шоколада» проявляли мозговую активность во время его употребления. Активность отличалась от той, которая наблюдалась у людей, не относящихся к этой категории.
Мозг любителей шоколада продолжал благосклонно реагировать на изображения шоколада довольно долго, даже если организм насыщался любимым лакомством. Данные неврологических исследований подтверждают, что шоколад для одних людей значит намного больше, чем для других.
Предвкушение удовольствия от следующего приема пищи, другими словами, то, что может занять огромную часть дня, по моему опыту, всегда является формой воспоминания. Каждый кусочек блюда напоминает другой, съеденный в прошлом, и логично предположить, что модели вкуса в головном мозге сильно зависят от тех продуктов, которые мы пробовали раньше, особенно в детстве.
Для североафриканцев во Франции свежий мятный чай, подаваемый обычно в чашках с орнаментом, является стилем жизни.
Дети растут, а перед их глазами неизменно вьется пар горячего травяного чая, и не смолкают разговоры взрослых за столом.
Для французских алжирцев мятный чай отпечатан в памяти гораздо сильнее, нежели в голове французов неафриканского происхождения. В 2009 году группу испытуемых, половина из которых «французские алжирцы», а другая половина – «французы-европейцы», попросили понюхать мяту и сказать, что они думают о ней. И те и другие нашли запах приятным, правильно идентифицировав его как мятный. Но когда стали исследовать нейронную активность с помощью электродов, уровень реакции на мяту у алжирцев оказался значительно выше, чем у европейцев. Из-за того что «французские алжирцы» пьют мятный чай дома, запах возбуждает другую часть коры головного мозга, этот вкусовой образ был уже узнан много раз раньше.
Запах мяты произвел большой резонанс у алжирцев, чем у европейцев. Если бы мята была звуком, а не вкусом, можно было бы сказать, что французы услышали ноты. Но только алжирцы смогли оценить музыку.
Если вкусы, знакомые с детства, по какой-то причине являются недостижимыми, то может развиться настолько сильное желание восполнить этот вкусовой дефицит, что невозможно думать ни о чем другом. Страдающие аносмией люди, с которыми мы познакомились в начале главы, например с Марленой Спилер, подтвердят это: она жаждет почувствовать вкусы, которые заставят ее чувствовать себя «как Марлена» снова.
Одними из наиболее мучительных примеров этой тяги к вкусу являются одержимости военнопленных. Когда Примо Леви взяли в плен в трудовой лагерь под названием Буна недалеко от Освенцима, он вспоминал, что молодые пленные не только стонали во сне, но и облизывали губы: «Им снится еда; это словно коллективный сон… вы не просто видите еду, вы держите ее в руках, отчетливо и ясно, вы чувствуете этот богатый и невероятно вкусный запах».
В мемуарах военнопленных Второй мировой войны основной темой является не просто голод, а лихорадочные мысли о тех кушаньях, которые пленные съели бы на свободе. В основном они мечтали не о деликатесах из дорогих ресторанов, а о еде из детства и дома: тяжелой, сытной и безопасной. Один бывший британский военнопленный вспоминал, что ему две ночи подряд снился «омлет и пудинг с патокой». Он также вспоминал свое горькое разочарование, когда проснулся: «Это было так же достижимо, как кусочек луны» {138} .
138
Шеферд (2001).
Одержимость едой достигла лихорадочного пика у европейских, американских и австралийских военнопленных особенно на Дальнем Востоке, где несоответствие между рисовым пайком и едой, о которой они мечтали, вызывало помешательство в легкой форме. Специалист по истории питания Сью Шеппард пишет, что большинство мужчин в японских лагерях «регрессировали до состояния ребенка». Всем им мерещились сладости: британцам мог пригрезиться шоколадный эклер, почечный пудинг и кипящая тарелка желтого, как лютик, заварного крема; американцам – шоколадный батончик, мамин яблочный пирог и любой слоеный торт. Некоторые мужчины отказывались присоединиться к беседе о еде только потому, что для них это было мучительным напоминанием о том, насколько далека от них возможность поесть домашней еды. Но для большинства одержимость разговорами о вкусной пище стала механизмом выживания в бесконечности скуки и жестокости. Военнопленные, которые находились в плену долгое время, вспоминают, что после полутора лет или около того разговоры о еде полностью вытеснили фантазии о женщинах.
Некоторые мужчины настолько далеко зашли, что записывали искусные меню и даже рецепты на клочках бумаги. Кинорежиссер Джен Томпсон, которая на протяжении двадцати лет опрашивала бывших американских военнопленных для своего документального фильма Never the Same [6] , обнаружила, что главной темой было записывание вариантов меню на День благодарения, восстановленных из «воспоминаний о детстве, когда вся семья собиралась за столом» {139} . Любое воспоминание искажает реальность, и в полуголодном состоянии эти мужчины создали праздничные меню более красочными, чем у любого из них было в реальности. В Японии старший сержант Моррис Льюис чувствовал себя подавленным из-за ответственности за своих солдат и за себя. Льюису не дало сойти с ума только то, что он составлял меню фантастического ужина ко Дню благодарения с множеством блюд: печеная ветчина по-вирджински, жареный кролик с клюквенным соусом, картофельное пюре, сладкая кукуруза и верхушки спаржи в сливочном масле, фаршированные оливки, сладкий карамелизованный картофель. Затем шли десерты: «разное печенье», «смесь разных орехов», «разные конфеты», «разные сорта мороженого», а также «разные сорта варенья» и «свежий салат из различных фруктов и винограда».
6
«Никогда не буду прежним» (пер. с англ.).
139
Томпсон (2001).
Это повторяющееся слово «разные» не случайно, оно выстрадано человеком, чья диета была сведена к крайнему однообразию. Как ни странно, заключение способствует развитию воображения.
Спустя время, проведенное без печенья, орехов, конфет и мороженого в любом проявлении, сержант Льюис придумал блюдо, в котором все эти лакомства сочетаются в различных вариациях. Он вернулся в свою детскую мечту очистить все полки в магазине сладостей.
Тоска военнопленного по еде из детства была похожа на знакомое нам преувеличенное чувство ностальгии по еде. То, что вы пытаетесь восстановить, это не только вкус, но и все, что с ним связано: семья, сидящая за столом, ощущение заботы, свобода от обязательств. Вот почему иногда мы испытываем желание съесть что-нибудь не очень полезное для здоровья, просто потому, что оно вызывает у нас приятные воспоминания. Не каждый вырастает на вкуснейших маминых яблочных пирогах. Военнопленный Рассел Бреддон, «молодой щекастый австралийский стрелок», который провел три года в японских лагерях, пришел в волнение, когда получил открытку от сестры. Почта доставила ее спустя год и четыре месяца с момента отправки, и ее содержание было кратким из-за ограничения в 25 слов: «Дорогой Расс! Мамины пудинги, как всегда, с комками. С огромной любовью от всех нас, Пэт». Бреддон позже сказал, что в письме было «все, что я хотел знать»: что семья не приняла его смерть, и что «старые домашние шутки о неумении моей мамы готовить все еще были в ходу».