Она нервно теребила кончики своих перчаток.

– Значит, ты… Значит, ты свободен, да?

Гейки фыркнул.

– Я не брошу тебя на съедение кучке жрецов, Миуко. Неизвестно, какие пытки они придумают…

– Пытки?

– Шучу! Может быть! Я не знаю. Но ты будешь не одна. – Он усмехнулся. – За какого друга ты меня принимаешь?

Миуко улыбнулась, но выражение ее лица изменилось, когда жрецы начали спешно спускаться с холма к вратам духов.

– В чем дело? – спросил Гейки с ноткой раздражения. – Разве ты не счастлива? Я думал, ты именно этого хотела.

– Так и есть. Я просто… Что, если они такие же, как жрецы в Нихаое?

Боюсь. Злятся. Надвигаются с заклинаниями и факелами.

– Мы улетим. – Он сказал это так просто, как будто жрецы, каковы бы ни были их намерения по отношению к Миуко, значили не больше, чем муравьи на ее пути, что напомнило ей о том, что она уже не та Отори Миуко, которая покинула Нихаой семь дней назад.

Она была не одинока.

– Это будет опасно, – предупредила она Гейки. – Путешествовать с шаоха.

– Эх. Типа до этого не было опасно?

Теперь она могла различить черты ближайших к ним жрецов, алые ленты на их простых одеяниях и полотняные платки, повязанные вокруг голов.

Протянув руку в перчатке, Миуко сжала руку Гейки.

Сначала он удивился, возможно потому, что ацкаякинасу никогда не держались за руки. Но затем он сжал ее пальцы, и развернувшись, они вместе встретились лицом к лицу с приближающимися жрецами.

Миуко зря беспокоилась, потому что жрецы Дома Декабря оказались совершенно не похожими на жрецов Нихаоя. Начиная хотя бы с того, что они не отличались угрюмостью. Вскоре у врат духов собралась небольшая группа, которая приветствовала Миуко и Гейко широкими улыбками и низкими поклонами, а услышав ее рассказ и увидев синее пятно, расползающееся по ее рукам, они не отшатнулись и не напали. Вместо этого они гремели своими молитвенными четками, окрашенными в различные оттенки индиго, и воодушевленно переговаривались друг с другом, прежде чем снова приняли свои, более сдержанные (хотя и не менее дружелюбные) выражения на лицах.

Стройная молодая жрица со светлыми глазами и россыпью веснушек выступила вперед, жестом приглашая их подняться по широкой тропе, что вела к храму.

– Меня зовут Мели, и я здешняя послушница. Наш главный жрец, Хикедо, желает встретиться с вами, – сказал она. – Но мы покажем вам ваши гостевые комнаты, если вы хотите для начала освежиться.

Гейки захлопал в ладоши.

– Хотим ли мы? Да я бы убил за то, чтобы вздремнуть.

Мели рассмеялась, звонко и мелодично. Остальные тоже не сдержали смех.

– К счастью, ацкаякина, тебе и не придется.

Пока они взбирались наверх по тропинке, Миуко будто бы погрузилась в оцепенение. Прохладные яркие солнечные лучи струились сквозь верхушки деревьев и ласкали ее плечи; легкий ветерок шевелил волосы, касаясь шеи и щек. Атмосфера была такая умиротворяющая, и ей показалось, что она должна сделать глубокий вдох и окунуться в тишину, как окунаешься в горячую ванну.

Но после пережитого за последние несколько дней страха и хаоса Миуко с трудом верила в то, что они действительно добрались сюда.

Храм собирался принять их.

Им предоставили комнаты для гостей.

Она и Гейки были в безопасности.

Так почему же она не могла расслабить плечи? Почему не могла разжать кулаки?

Если Мели и почувствовала внутреннее смятение Миуко, она ничего не сказала, – продолжила идти рядом с ней, останавливаясь только ради того, чтобы сорвать желтый полевой цветок с края тропинки.

Как только они добрались до храмового ансамбля, они оставили Гейки в комнате с другим жрецом, хэй, с щербатой улыбкой и звучным смехом, который слушался даже тогда, когда они пересекали сады и шли к комнате Миуко.

Ее покои были простыми, но тщательно прибранными, с удобным на вид матрасом, чистым комплектом одеяния жреца и стопкой нагретых солнцем полотенец, лежащих рядом с наполненным тазом и небольшой глиняной вазой.

Выскользнув из сандалий, Миуко ступила на веранду и уже собиралась было войти, когда Мели остановила ее взмахом руки.

– Подожди! Нужно добавить последний штрих!

Молодая послушница быстро скинула обувь и наполнила вазу из кувшина, а затем поставила в нее желтый полевой цветок. Нахмурившись, она поворачивала стебель то в одну, то в другую сторону, пока, видимо, удовлетворившись, снова не поставила ее рядом с тазом.