Первое, что нам нужно сделать, чтобы осознать последствия определенных событий, – это понять, как мы реагируем на опасность. Такие реакции глубоко укоренились в нашем биологическом наследии, и они не являются ни патологическими, ни ненормальными. Они восходят к нашим инстинктам, которые в случае опасности должны взять верх и – в идеале – обеспечить нам выживание в целости и сохранности. Рефлексы, связанные с этими механизмами выживания, известны достаточно хорошо: нападение, бегство или, в случае подавления, оцепенение. Иначе говоря, «бей», «беги», «замри».

Реакция «бей или беги» описывает быструю физическую и эмоциональную адаптацию живых существ в опасных ситуациях. Этот термин ввел американский физиолог Уолтер Кэннон в своей книге 1915 года «Физиология эмоций. Телесные изменения при боли, голоде, страхе и ярости» [1] . Наряду с Гансом Селье Кэннон – один из первых исследователей стресса.

Представим себе в качестве опасной ситуации следующий сценарий: я гуляю по лесу в Канаде и вдруг слышу шорох. На это мое тело реагирует отработанной рефлекторной реакцией, рефлексом испуга, который приводит к сокращению мышц-сгибателей: я съеживаюсь. После этого происходит то, о чем мало кто знает: тело растягивается, и я начинаю ориентироваться на звук. Ориентация – это очень важная реакция, которая должна дать нам ответ на вопрос, можем ли мы снова расслабиться или нет. В этой ситуации я становлюсь бдительной и внимательной и полностью фокусируюсь на том, чтобы выяснить, угрожает мне опасность или нет.

Но вернемся в лес. Слышится какой-то шорох, и я испуганно сжимаюсь и смотрю в ту сторону, откуда доносится звук. Там я вижу медведя. Мое тело мгновенно переключается на реакцию тревоги.

Что при этом происходит с моим организмом? Во-первых, мое внимание четко сосредоточено на стимуле – пожалуй, это даже можно назвать «туннельным восприятием». Это означает, что поле моего зрения сужается и я полностью концентрируюсь на ситуации, а не размышляю, к примеру, о том, какого цвета должна быть плитка на моей новой кухне. В то же время механизм выживания моего тела пытается высвободить большое количество энергии, необходимое для адекватного реагирования на событие.

Удивительно, но эти процессы происходят в организме за считаные секунды. Он готовится – к бою или бегству. Произвольные решения теперь практически исключены, поскольку в такой момент управление на себя берут очень древние части нашего мозга, которые запускают сложные физиологические процессы для подготовки организма к экстренным реакциям.

Снова вернемся в лес. Теперь здесь могут реализоваться разные сценарии.

Вариант первый: медведь, тихо ворча, отворачивается и уходит своей дорогой. Мое тело снова переключается на нормальное функционирование. Это длится мгновение и сопровождается классическими побочными эффектами выброса адреналина: у меня подгибаются колени, меня бросает в дрожь, а еще я, пожалуй, чувствую необходимость рассказать кому-нибудь об этом происшествии и позволить этому кому-нибудь обнять себя.

Вариант второй: медведь агрессивно бросается на меня. В этом случае проявляет себя самая древняя часть мозга – ствол. В своих решениях он опирается как на аналогичный сохраненный опыт работы с угрозами, так и на оперативную оценку ситуации. Важно понимать: наша реакция выбирается не сознательным мышлением – речь идет о выживании.

Если на нас нападет медведь, ствол мозга, вероятно, решит, что надо бежать. Мы бежим от опасности так быстро, как только можем.

К сожалению, медведи быстрее людей – что произойдет, если медведь догонит человека? Велика вероятность того, что реализуется так называемая реакция замирания – в наихудших обстоятельствах человек теряет сознание или просто падает без сил. В животном мире такая реакция имеет смысл, потому что животные-охотники часто упускают из виду неподвижное тело или воспринимают его как падаль и поэтому не едят. То есть биологическая реакция замирания повышает для атакованного живого существа потенциальные шансы на выживание.

Однако для нас, людей, эта реакция имеет серьезные последствия. Чаще всего это связано с так называемой диссоциацией. Многие пациенты описывают эту стадию как предсмертный опыт: их разум отделяется от тела, они не ощущают боли и не чувствуют, что все это происходит в данный момент с ними самими. Пространство и время воспринимаются искаженно, события замедляются, возможны акустические деформации. Можно сказать, что диссоциация – это милость природы, позволяющая нам в некотором смысле «отсутствовать», когда с нами происходит нечто, что угрожает нашему физическому или психическому выживанию.

Сегодня известно, что этот опыт диссоциации является одним из самых значительных индикаторов посттравматического расстройства, которое проявится позже. При этом наше тело и психика обладают высокой способностью к обучению, поэтому, если диссоциативная реакция хотя бы раз успешно обеспечила выживание, в будущем они будут снова и снова выбирать именно ее – в том числе в ситуациях, которые на самом деле не опасны для жизни, но вызывают эмоции или телесные ощущения, подобные тем, которые описаны в нашем примере с медведем.