В присутствии девушки я не стал распечатывать послание. Дождался ухода моего ангелочка. В комнату вошел ее отец и пусть и вежливо, но настойчиво призовет Марту к дисциплине. В трактире уже были посетители и некому их обслуживать. Нет, если Марта ангел, то и ее отец… Но он, скорее черт. Запутался…

Впрочем, там, в записке, абсолютно ничего крамольного не было написано, скорее, лишь намёк.

«Выздоравливайте. Жду нашей новой встречи!» — немногословно, но вполне красноречиво сообщали написанные на бумаге слова.

Можно было гадать, кто же написал эту записку. Однако, красиво написанные буквы «ЕП» не оставляли интриги. Елизавета Петровна возжелала меня видеть.

Впрочем, не слишком ли я тороплю события, используя в своих мыслях слово «возжелала»? Не верю, что Елизавета Петровна лишь увидела меня, как сразу и захотела чего-то там, что я сегодня обязательно захочу сделать с Мартов.

Но, как минимум, я должен был заинтересовать цесаревну. Более того, если бы в прошлой жизни я имел такую яркую внешность, даже по меркам XXI века быть выше среднего роста, то по-любому пользовался бы у женщин исключительным интересом. А в этом времени, я очень даже статен и приятен наружностью.

Конечно, вопрос был в том, нужно ли мне это? Не всю ли свою первую жизнь я любил лишь одну женщину, которую повстречал в конце войны и тогда же потерял? И как ни хотелось, так и не получилось искренне и всем сердцем полюбить хоть кого-то ещё, не получилось. Может еще все впереди?

— Господин Норов… — с опаской ко мне обратился хозяин постоялого двора и замолчал.

Я уже подумал, что он хочет поднять вопрос об оплате. Мол, его дочка ухаживала за мной. Чем не повод завуалировать просьбу оплатить услуги Марты и в других делах. Но нет, ошибся…

— Вас там требуют господин Норов… Тако ж Александр, — сообщил мне трактирщик.

Это еще кто такой? Что за выверты мироздания? Александр Норов — это же я. Или…

Андрей Иванович Остерман заслушивал доклад одного из своих людей. Перед ним, за столом для игры в шахматы, играя чёрными, сидел один из самых опытных агентов Остермана.

Когда-то, на заре становления самого Андрея Ивановича, как одного из виднейших людей Российской империи, Остерман помог ещё молодому, но весьма шустрому авантюристу избежать заслуженного наказания в Пруссии. Этот авантюрист был шпионом сразу и для Франции, и для Дании. Для всех, кто предлагал деньги.

И теперь Олаф Курц оказывался незаменимым во многих тайных делах кабинет-министра. Причём, ему удавалось использовать подложные имена, что могло запутать любого, кто захотел бы выйти на пресловутых агентов Остермана. Как именно звали человека, сидящего напротив русского кабинет-министра, знал лишь только его хозяин.

— Олаф, уверен ли ты в том, что Норов тебя не видел? — уже третий раз Андрей Иванович задавал один и тот же вопрос.

Два немца сидели, играли в шахматы, пили вино, и размышляли об интригах при русском дворе. Да и о будущем Российской империи то и дело, но заходил разговор. Но сегодня главной темой был некий гвардейский капитан. Что-то странно происходит вокруг его. Слежки, покушение, интерес Бирона…

— Нет, ваше сиятельство, он не должен был меня заметить. Я не следил напрямую за гвардейцем. Достаточно было спрятаться за теми, кто непосредственно вёл за ним слежку. Это были тайники, а также какие-то неумехи со стороны графа Бирона. Поэтому он видел их, но никак не меня, — с достоинством и уверенно отвечал Курц.

Остерман посмотрел на своего агента, улавливая мельчайшие признаки лжи, или притворства. Но не нашел ничего, что говорило бы о лукавстве Курца. Так что Андрей Иванович уделил внимание игре. Он сделал ход ладьёй, создав угрозу для ферзя своего соперника. После вновь отвлёкся от игры, вопрошающе посмотрел на собеседника.

— Тогда скажи, Олаф, так кому именно он передал послание? Какому Андрею Ивановичу? — спросил Остерман.

— Уверен, что вам обоим, ваше сиятельство, — не думая, выпалил Олаф Курц.

Остерман усмехнулся. На самом деле, он так же считал. Единственное, что не укладывалось в логику, это слишком развязное, как бы не наглое поведение гвардейца. Подобные люди должны были появиться в поле зрения власть имущих, но после.

Дело в том, что пока еще не началась острая фаза противостояния при дворе. Скорее, то, что происходило — это в некотором роде вялотекущее соперничество. Все политические партии накапливали силы, не особо активно борясь за ту позицию, с которой они начнут внутриполитическую войну. И война будет, обязательно, в будущем. Остерман же считал, что тот, кто делает первый ход часто проигрывает. Но только в том случае, если понять, что это за ход и для чего.

— Как ты думаешь, Олаф, может, я чего-то не знаю, и пора уже всерьёз думать о будущем после Анны Иоанновны? — спросил Андрей Иванович, сделав выражение лица, будто он сильно пожалел, что не заметил, как подставил своего коня под удар.

На самом деле, это был гамбит, на который Курц попался. Остерман намерено отдавал фигуру и зарабатывал лучшее положение в игре. Теперь уже не ферзь Олафа Курца был под ударом, а в три хода белые обязаны были ставить мат чёрным.

Андрей Иванович, вопреки тому, что в политике не любил первые ходы, предпочитал все равно в шахматах играть за белых, порой даже настаивая, чтобы вопреки правилам, первые ходили черные.