— Если когда-нибудь наступит тот час, когда ты меня обыграешь, я буду всерьёз думать, как тебе выходить из тени и в будущем занимать моё место. Но ты не ответил на мой вопрос. Это игра началась? Или недоразумение? — ухмыляясь, наслаждаясь победой в игре, настаивал на ответе Андрей Иванович Остерман.

— Всё сводится к тому, что свой шаг сделал Бирон… или Миних. Если бы я не знал о том, что вражда между этими людьми без компромиссов, я бы подумал, что они заодно. А так… да, это ход. И, возможно, всё же стоит рассматривать Елизавету Петровну как претендентку на престол? — осторожно, понимая, что опять может получить волну критики от своего учителя, размышлял вслух Олаф.

— Олег Антонович… Да-да, лучше всё же привыкать к этому имени, забывая о том, что ты Олаф. Задействуй больше людей, и будь аккуратен. Но каждый шаг этого гвардейца я должен знать. С кем встречался, о чём разговаривал. Что касается Лизы, то это детские игры. Не зря же Анна Иоанновна вызвала из Мекленбурга Анну Леопольдовну. Лизу уже никто не поддержит, она же отомстит… И мне и Миниху, да и Бирону, который перед кем только не хвастался, что подолы Лизке задирал, — сказал Остерман.

Андрей Иванович встал из-за столика для игры в шахматы, сам налил себе воды с лимоном, молча сел за свой рабочий стол. Перед Остерманом лежали записи с его размышлениями. Так кабинет-министру было удобнее принимать решения, когда все записано и можно в любой момент перечитать былые размышления. Он уже как два дня думал, не началась ли всё-таки эта самая большая игра. И в разговоре с Олафом, Остерман все равно не находил однозначного ответа.

Предыдущие игры ему удавалось выигрывать. Но нельзя недооценивать своих противников. Не сказать, что Остерман у кого-то, словно кость в горле. Но его слушает императрица, он считается незаменимым министром в иноземных делах. И, конечно же, такое положение дел может не устраивать при дворе многих, если не всех игроков.

Но не настолько, чтобы смахивать с шахматной доски осторожного Остермана. Он, будто бы и не лезет на самый верх. Правда, все равно там находится. Как будто и не выпячивается, не навязывается императрице, но чаще Остермана на доклад к государыни приходит только граф Эрнст Иоганн Бирон, да и то, чаще по ночам. И для всех не понять, почему Остерману все это удается, как и миновать опалы.

— Кто ты такой и за кого, капитан гвардии Александр Лукич Норов? — вслух задал сам себе вопрос Остерман, ответа на который не знал.

Хотя нет, Андрей Иванович всё ещё всерьёз считал, что Норов лишь подставное лицо, своего рода фигура, которую ему предлагают съесть. А, может, не только ему. И тогда, если он всё-таки «съест» этого Норова, через три хода ему поставят и шах, и мат. Вот такой гамбит возможен.

Наверняка, Норову сразу после того, как он пробудился, должно было непрестанно икаться. Ведь не только Остерман вызывал своего доверенного человека, чтобы обсудить фигуру гвардейца. То же самое сделал и другой Андрей Иванович — Ушаков.

Вот только глава Тайной канцелярии розыскных дел был практически уверен, что послание от гвардейца адресовалось именно ему. Ведь оно было сказано человеку, которого Ушаков отправил следить за гвардейцем.

Андрей Иванович направлялся с очередным докладом к императрице, и чтобы не терять время, прямо в карете, заслушивал другой доклад, который подготовили ему, главе Тайной канцелярии.

— Кто ещё знает о том, что это Лесток послал убийцу? — перекрикивая шум дороги, спрашивал Андрей Иванович.

— Никто. Я сам лично его прирезал, как только стало понятно, чей он, от кого получил серебро, — отвечал один из основных агентов Тайной канцелярии, Иван Савельевич Борщёв.

— Это было зело неразумно убивать татя. Пусчай бы и говорил! Лестока можно было подставить под гвардейца. Если Норов будет действовать, то мы сразумеем, по ком он печалится. Не может капитан, путь бы и гвардии, чинить такие поступки, коли нету за ним покровителя, — размышлял Ушаков и Борщев во всем соглашался с начальником.

Впрочем, в понимании Ушакова оставалось лишь столько два фигуранта, человеком которых мог оказаться Норов. С одной стороны — это Миних. Но Ушаков прекрасно знал фельдмаршала и оценивал в нём качества интригана как очень скупые. Христофор Антонович Миних был прямолинейным, не способным на интересные, хитрые и тайные дела. Скорее, Миних в открытую заявил бы о своих действиях.

С другой стороны — граф Бирон. И вот с фаворитом на тему Норова следовало бы переговорить. Не то, чтобы Ушаков был в союзниках у графа Бирона, но отношения с ним Андрей Иванович имел вполне порядочные, достаточные, чтобы напрямую спросить, не является ли Норов человеком фаворита.

— Ещё я прознал, что уже апосля ранения Норов имел разговор с Густавом Бироном. Они зачинились в комнате от иных и говорили. А тот, брат графа Бирона, по пока непонятным причинам, возвернулся с войны, сделал это весьма скоро, — размышлял Ушаков.

— Опекайте медикусов при дворе государыни. Поспрошайте их. Повинны прознать, может, у Анны Ивановны хворь какая, что начинается вокруг неё шевеление! — потребовал Ушаков, дважды тростью ударил по стенке кареты. Она остановилась. — Выходите, господин Борщёв. Работайте. И когда очнётся Норов, сообщите ему о том, что подозрения падают на Лестока. Пусть убирает француза, а то возомнил нешта медикус себе лишнего.