«Где это я? — невольно забился под темечком вопрос. — Незнакомое место».

Где-то совсем близко простужено залаяла собака. Звякнула цепь. Рык. Артём подался назад, боясь напороться на крепкие челюсти животного.

— Пшёл, Блохастый! — рявкнула девушка, схватив пса за шкирку и бойко оттолкнув в сторону.

— Далеко еще? — проворчал Артем.

— Да вон, больница! — спутница ткнула пальцем в темноту. — Вишь, где огонёк? Али забыли что ли?

Артём прищурился. Впереди, за кривым забором, маячила хибара — не лучше других изб, только с облупившейся вывеской, которую дождь сделал нечитаемой. Единственное окно светилось тусклым, жёлтым светом, как глаз больного зверя. Это и есть больница? Сарай, где, поди, крысы по углам бегают.

Грязь стала гуще, Артём чуть не поскользнулся. Девушка, не сбавляя шагу, обернулась, её веснушки проступили в свете фонаря.

— Иван Палыч, вы чего, как неживой? — фыркнула она, но в голосе мелькнула тревога. — Не то Скверна вас взяла, а? Матушка говорит, доктору без Живицы нельзя, ослабеет…

«Чего? Скверна? Живица? — Артем невольно сбавил шаг. — Что она несет?!»

Они свернули за угол, и больница выросла перед ними — покосившаяся, с дырявой крышей. У входа толпились тени — мужики в серых армяках, зареванные бабы, кто-то держал фонарь, который отбрасывал дрожащий свет на грязь. Из хибары доносился стон, слабый, женский.

— Скорее! Скорее! — поторопил какой-то небритый мужичок.

Артем не ответил.

Проталкиваясь сквозь толпу, прошли внутрь, в темную тесную комнату. В одном углу — лавка с сундуком и иконой над ним. На стене потёртый сюртук, рядом — докторский саквояж, старый, как из музея. В другом углу — деревянная скамья. На ней — девушка, лет восемнадцати, бледная, с искажённым от боли лицом. Рубаху, некогда белую, теперь же разорванную на плече и заляпанную грязью, вновь надели на девушку, чтобы прикрыть наготу. Юбка задралась, открывая бледные колени, что заставило старуху в толпе прикрыть рот платком и зашептать:

— Срам-то какой…

Артём замер, но лишь на миг. Хирург в нём включился, как машина: осмотр, оценка, действие.

Девушка стонала, глаза полузакрыты, волосы — тёмные, мокрые от пота — липли к щекам. Правая нога неестественно вывернута, голень опухла, кожа багровая. Перелом? Закрытый? Оскольчатый? Или простой? Без рентгена не понять.

Парень опустился на колени, пальцы привычно нащупали пульс на запястье — слабый, но частый. Дыхание прерывистое, кожа горячая. Лихорадка? Или просто шок?

— Рентген сделали? — спросил он, чем заставил всех недоуменно замолчать. Пришлось даже повторить вопрос: — Рентген уже сделали?

— Господин дохтор, — кашлянув, робко произнесла его спутница. — Никаких ритуалов еще не проводили, ретгена тоже не проводили. Как бедняжку принесли сюда — так я сразу за вами помчала.

Артём кивнул, уже не слушая. Рубаха Марьяны открывала рану, из которой сочилась кровь с примесью грязи. Инфекция — вот что убьёт её, если не перелом. Парень открыл саквояж — внутри ржавый скальпель, пинцет, моток бинтов, пахнущих плесенью, и пузырёк с чем-то мутным. Ни антисептика, ни шовного материала. Чёрт, это не операционная, это музей кошмаров!

— Воды кипячёной! — рявкнул он. — И чистую тряпку, быстро!

Спутница метнулась, а толпа загудела. Старуха — худая, с крючковатым носом — шагнула ближе, теребя крест на шее.

— Скверна в ней, доктор! — прошамкала она. — Живица рвётся, вишь, нога чёрная! Надо Марфу звать, травницу, она заговор знает…

Артём стиснул зубы. Живица? Скверна? Это что еще за сборище странных людей? Но спорить некогда. Все потом. Сейчас главное — пациент.

Он осторожно ощупал ногу — Марьяна вскрикнула, дёрнувшись. Кость, похоже, цела, но связки порваны, а гематома растёт. Надо дренировать, промыть, наложить шину. Но чем? Он оглядел саквояж, потом толпу.

— Доску, — бросил мужикам. — Прямую, чистую. И верёвку.

— Иван Палыч, — мягко шепнула спутница. — А ритуал проводить не будете? Помолиться бы. От Скверны бы очистить…

— Доску! — не сдержавшись, рявкнул Артем.

Мужики засуетились, а Артём поймал взгляд пострадавшей девушки. Её глаза, мутные от боли, смотрели с надеждой и страхом.

— Доктор… — прошептала она. — Не отрежете ноженьку?

Он выдавил улыбку, как делал в реанимации.

— Не отрежу. Держись.

Но в голове билась мысль: без антибиотиков, без стерильности, без всего — как? Есть определенный риск.

Спутница вернулась с миской дымящейся воды и куском холстины.

— Вот, Иван Палыч, всё, что есть!

Артём кивнул, уже промывая руки. Потом склонился над Марьяной, стараясь игнорировать гул толпы и едкий запах сырости, пропитавший хибарку. Свет единственной лампы дрожал, отбрасывая длинные тени на стены.

— Больше света! — строго сказал доктор и старухи зашевелились, разжигая лампы.

Девушка на скамье застонала тише, надсаднее, с жутким присвистом. Время утекало, как песок сквозь пальцы.