Нет, кто же там, в зеркале? Этот вот худой, кособородый, бледный…

Сон? Верно, сон.

В этот момент из соседней комнаты донесся слабый стон.

Да какой же сон-то? Ведь, только что операция… там эта несчастная девочка… Вдруг — заражение, сепсис? Но, что мог, он сделал.

— Иван Палыч…

Дернувшись, Артем резко обернулся:

— Что там, Аглая?

— Да по добру все, господин доктор, — Аглая неожиданно улыбнулась, отчего ее круглое, с россыпью веснушек, лицо стало чем-то похоже на ласковое весеннее солнышко. — Марьянка-то… Мечется во сне, бедолага. Но, дышит ровно… Вроде как, и скверна-то с нее ушла. Ох, Иван Палыч, кудесник!

Ну, хоть с девочкой все в порядке. Но окончательно только время покажет. Сепсис начнется — ничего хорошего не жди.

Он вновь глянул в пыльное зеркальце. И вновь невольно вздрогнул. Игры разума какие-то! Подмигнул — отражение тоже подмигнуло. Открыл рот — незнакомец повторил.

Артем нервно дернул ворот рубахи — отскочили две пуговицы, отлетели, упали на грязный дощатый пол.

— Да что с вами, Иван Палыч?!

Вот ведь, достала!

— Почему пол грязный? — срываясь на крик, бросил доктор. Нервы уже звенели, как натянутые струны. — Что, мыть, что ли, некому?

Аглая неожиданно покраснела:

— Так вчерась только скоблила…

Покраснела и обиженно потупилась.

— А-а-а, — махнув рукой, Артем направился к двери. — Пойду… Пойду… пройдусь, что ли… Мне… мне надо, да…

Невысокое крыльцо с покосившимися перилами. Утоптанный, с кустами бузины и крыжовника, двор. Светало. Утро. Не удивительно — пока то да се… На ночной смене в районной больнице, особенно на праздники, когда поток пациентов идет плотный, часы и вовсе как минуты летят.

Во дворе уже толпился народ, человек с десяток — женщины, старики, дети. Все очень странно одетые — длинные, до пят, юбки, какие-то непонятные кацавейки, платки. Старики — в сапогах, дети же почти все — босые. Стояли под мелким гнусным дождиком, месили грязь. Впрочем здесь, у самой больницы, грязи почему-то было поменьше. Может быть, потому что…

Да причем тут грязь? Артем сжал кулаки. Что же это такое творится-то?

— Здравствуйте, господин дохтур! — при виде врача все дружно поклонились.

Поклонились!

Старики при этом сняли картузы, а одна из женщин — дородная молодуха с младенцем на руках, жалобно всхлипнула:

— Господин дохтур, робеночка мово не посмотрите заодно? Что-то смурной стал… Видно, совсем в нем Живицы нет.

— Ну, про Живицу-то, это не к дохтуру, — обернувшись, ехидно заметил старик с длинной клочковатою бородою и узелком в руках. — Это к Марфе тебе, а лучше — к Гарпине.

Собравшиеся неодобрительно загудели.

— Эхм… к Гарпине… Она ж колдунья! Загубит!

— Так я же и говорю… Коленко мое глянете, господин дохтур? Все ноет и ноет, зараза, спасу нет. Токмо бы поскорее… А я вот вам, яичек…

С этим словами старик развернул узелок:

— Добрые яички, эвон! Это от моей пеструшки… Скушаете на здоровьице, господин…

Артем едва не закричал — и только паника схватила горло и не дала вырваться звуку наружу. Кто все эти люди?! Почему они тут? Зачем? Крестьяне какие-то. Из театра что ли?

— Э-эх! Да ну вас всех!

Плюнув, Артем быстро зашагал прочь, не разбирая дороги. Мерзко как кругом. Дождь еще этот. Психи какие-то…

Едва не угодив в грязную лужу, он все же замедлил шаг, осмотрелся, выбирая места посуше, где хоть как-то да можно было пройти.

Видок тот еще! Глянув вокруг, Артем невольно передернул плечами и снова поправил давно не существующие очки.

Перед ним расстилалась убогая деревенская улица — грязная, почти непроходимая, с серыми покосившимися заборами по сторонам. За заборами виднелись избы — такие же серые и старые, с крышами, крытыми соломой, и лишь кое-где — серебристой ольховой дранкой.

Похоже, на заброшенную деревню, каких нынче в России много. Ага! Артем тут же и хмыкнул. Как же, заброшенная! Вон тут и бельишко на веревке сушится, из трубы дым идет. Тут — коза привязана, там в луже — поросята, а чуть дальше…

— Па-аберегись!

Разбрызгивая жирную коричневатую грязь, из-за поворота вдруг вылетел конный экипаж, похожий на те, что катают туристов, только поменьше. Артем резко отпрянул в сторону.

— Хо! Господин доктор?

Сидевший на козлах усатый здоровяк в белом, испачканном все той же грязью, мундире, резко осадил лошадь: