Артём выдохнул, стараясь не сорваться.

— Я уже лечу Юру, Вера Николаевна, — сказал он твёрдо.

— И чем же вы его лечите, позвольте спросить?

— Вот этим аппаратом, — он кивнул на чудо-машину.

Вера Николаевна замерла, её глаза расширились, рот приоткрылся, как у рыбы.

— Cette… cette machine?! (Эта… эта машина?!) — прохрипела она, указывая на меха дрожащей рукой. — Вы… вы уже терзаете моего мальчика этим… этим monstre de fer (железным чудовищем)?! Mon Dieu, c’est la fin! (Боже мой, это конец!)

Она покачнулась, будто собираясь упасть в обморок. Потом, поняв, что ее ловить никто не собирается, схватила стакан, стоящий на столе.

— De l’eau, vite, je me sens mal! (Воды, быстро, мне плохо!) — простонала она и опрокинула стакан в себя одним залпом.

Артем даже сказать ничего не успел. Аглая пискнула, зажав от смеха рот.

Вера Николаевна поставила стакан и только теперь поняла, что что-то не так. Дыхание перехватило. Женщина закашлялась, лицо побагровело, глаза вылезли. Некоторое время женщина не могла дышать, только открывая рот словно рыба, выброшенная на берег.

— Sainte Marie, c’est du poison! (Святая Мария, это яд!) — прохрипела она, едва смогла говорить и схватилась за горло. Потом, поняв что выпила, выдавила: — Вы… вы хотели меня отравить, docteur maudit (проклятый доктор)! C’est un complot! (Это заговор!) Я напишу своему мужу, в Петербург, в газеты!

Артём рассмеялс, прикрыв рот. Аглая отвернулась, плечи ее тряслись.

— Вера Николаевна, это всего лишь спирт, — сказал доктор, давясь смехом. — Для аппарата. Вы случайно выпили. А насчет процедуры… она безопасна. Я знаю, как её делать.

Вера Николаевна, принялась обмахивать себя веером.

— Мой Юрочка, mon seul espoir (моя единственная надежда), не ваша жертва! C’est barbare! (Это варварство!)

Она осела на лавку, бормоча про «scandale» (скандал) и «mon pauvre coeur» (моё бедное сердце), но глаза уже заблестели. Было видно, что алкоголь умерил пыл дамы.

— Вы хотите тут побыть? — спросил Артем. — Пока идет процедура? Или вас проводить?

— Я буду тут! — с трудом выговаривая слова, ответила Вера Николаевна.

— Аглая, — Артём повернулся к девушке. — Готовь Юру. Чистые полотенца, салфетки, кипячёную воду. И убери бутыль, пока Вера Николаевна не допила.

Он глянул на Ростовцеву, пыхтящую, как кот.

Аглая, кусая от смеха губы, кивнула и выбежала, прижимая бутыль к груди. Артём посмотрел на аппарат, затем на Веру Николаевну. Юра ждал в соседней палате, его хрипы доносились даже сюда.

— Пора начинать, — сам себе сказал доктор и направился вместе с аппаратом в палату.

* * *

Больничная палата, — если этот сарай с серыми стенами и мутным окном можно было так назвать, — дышала сыростью. Артём встал у лавки, где лежал Юра — худой, бледный, с ввалившимися щеками.

— Колоть будете, доктор? — спросил Юра, но в голосе не слышалось страха, напротив — только любопытство.

— Буду, — честно признался Артем. — Но аккуратно и постараюсь не больно.

— Я боли не боюсь!

«Ишь какой смелый!»

— Вот и хорошо.

Артём поправил аппарат, проверяя трубку уже в который раз. От клапана пахло спиртом, запах, резкий, был как напоминание о том, что это всё, что у доктора есть вместо стерильных операционных.

Доктор тщательно вымыл руки, вытер о полотенце. Взял иглу.

«Длинноватая, — отметил про себя. — Не такая, какие были в интернатуре».

Для той процедуры, которую он собирался сейчас провести, желательно было бы иметь под рукой еще и рентген. Сейчас же были только его руки, меха и надежда, что он не ошибётся.

А если ошибётся?

Мысли лезли, как непрошеные гости. Если игла войдёт слишком глубоко, воздух хлынет не туда, и лёгкое Юры рухнет, как карточный домик — пневмоторакс, от которого мальчишка задохнётся за минуты. Помочь в таких условиях будет очень проблематично. Или грязь, которую не выжег спирт, проникнет в грудь. Потом сепсис и осложнения.

— Иван Палыч, вы… готовы? — тихий голос Аглаи заставил его вздрогнуть.

Артём сглотнул, чувствуя, как горло сжимает.

— Готов, — ответил он. И обратился к Юре: — Будет немного больно, но ты задышишь. Держись.

Мальчишка кивнул.

Артём стиснул иглу, пальцы дрожали.

«Да что за черт?! Как у студента-первогодки! Успокоиться, немедленно!»

Он закрыл глаза на миг, заставляя себя дышать ровно.

«Ты делал это, — шепнул он себе. — В Москве, в реанимации, под лампами. Ты знаешь, как».