Пылавший жаждой мести командир авангарда, граф Пальфе, получив донесение от разведки, тут же собрал в кулак всю кавалерию, подвел ее ночью поближе к русским и укрыл в руслах неглубоких речушек, где позволяли береговые откосы. Он отчаянно желал бросить своих кавалеристов в атаку, но сохранив трезвость мысли, решил действовать, не очертя голову, а в соответствии с принятой тактикой. Вперед выдвинулись драгуны, заняли удобные позиции и завязали перестрелку с застигнутыми врасплох поляками.

Генерал-майор Жолкевский, не успев толком насладиться завтраком, опрокинул кувшин с молоком и побежал строить линию. Поздно! На его полки обрушился удар кирасиров. Они выстроились стремя в стремя и плотной массой накинулись на вражеские порядки. Заработали тяжелые палаши, линия была прорвана. В образовавшуюся брешь ворвались пандуры, эти иррегуляры, сеявшие ужас. Они сами выбирали себе командира, прозывавшегося пашой, специально одевались в самые невероятные и яркие лохмотья, чтобы еще сильнее пугать своего противника, и не боялись ни бога, ни черта. За ними понеслись синие гусары, размахивая «эйзенхауэрами»-«желозорубами». У поляков началась паника, они побежали, но куда уйти от распалившихся гусар, от вкусивших крови пандуров? Легкая конница гнала и разила обезумевших солдат. Кровь лилась рекой.

Ветераны устояли. Вовремя перестроившись в каре, огрызались яростно, немало пандуров упокоили. Они начали отступать к ферме, за каменными стенами которой укрылся Жолкевский с уцелевшими поляками. Худо-бедно наладив оборону, даже смогли открыть огонь из полковых пушек.

Гром орудий подсказал командовавшему русским авангардом Крылову, что началось сражение, что Жолкевского нужно выручать. Обе оставшиеся дивизии авангарда бросились бегом на выручку. Граф Пальфе, удовольствовавшись разгромом одного польского полка, счел разумным отступить — у него был строгий приказ не затевать преждевременной битвы. Союзники хотели подготовиться обстоятельно и даже дать противнику время расставить войска — ни столько из джентльменских соображений, сколько из желания подробно ознакомиться с его диспозицией.

* * *

О расстановке сил коалиции мы получили исчерпывающие донесения с воздушных шаров, которые зависли в воздухе над нашей передовой. Австрийцы ожидаемо сформировали несколько линий, пытаясь спрятать в тылу плотные порядки кавалерии, а вот французы сумели удивить: генерал Рошамбо экспериментировал и пытался найти оптимальное решение, сочетая линейную тактику с колоннами. Открытые фланги их не беспокоили — плоский рельеф не позволял ни им, ни нам опереться хоть на какую-то непреодолимую преграду. Ручейки и речушки не в счет, на стороне союзников оказались большие ямы, оставшиеся после открытой выработки бурого угля, которые скорее мешали, чем защищали. А мы хотя бы смогли прикрыть тыл правого фланга заболоченной низменностью, которая сыграла злую шутку с Подляшской дивизией. Бедняга Жолкевский подставился, но вел себя героически, отражая атаки превосходящих сил противника. Потеря одного полка, увы, — сопутствующие потери в войне.

Суворов читал диспозицию врага как открытую книгу. Мы собрали военный совет на той самой ферме, где отбивались подляшцы, неподалеку от деревеньки Липпендорф. Противник разместился напротив нас между деревнями Гройцш и Пёдельвиц. Генерал-поручик давал мастер-класс тактического искусства.

— Самая ценная часть цесарского войска — кавалерия. Вот они и отвели ее поглубже в тыл — ракет твоих боятся, государь. Выдвинут в нужный момент. И, вообще, расстановка сил противника, его открытые фланги, не прикрытые шанцами и редутами, говорят нам о том, что союзники намерены атаковать и атаковать успешно!

— Будем обороняться? — с легкой подковыркой спросил я, ибо для меня Суворов в обороне — нонсенс.

— Отчего же не измотать в первый день? — удивил он меня своим ответом.

— А будет второй? — спросил Куропаткин.

— И второй, и третий. Да, может, и пятый. Когда собирается такая толпа, быстро дело не сладится.

Мы будто снова вернулись к тому разговору, который состоялся у нас в дрезденском Нойштадте, когда я спросил, как будем давать генеральное сражение. Суворов тогда меня по сути высмеял. На пальцах объяснил мне, что бессмысленно заранее предугадывать. Все будет зависеть от характера местности, от сил противника и наших (не все войска могут поспеть на поле боя). Я же упирал на то, что с помощью ординарцев нормальной управляемости добиться невозможно, имея многоверстную линию. В голове как гвоздь засели слова Суворова, который признался, что никогда не командовал такой массой войск. Как он справится, имея в разы больше солдат, чем было у Румянцева в строю, да еще и две трети которых вчерашние новобранцы? Я предложил тогда выстроить мега-колонну по центру и ударить ею со всей дури. Большие потери? Это — да, это неизбежно. Но так воевала революционная Франция в своих первых сражениях на границе республики и побеждала опытного противника, хотя и теряла вдвое больше убитыми и ранеными (2).

Александр Васильевич ничего не мне не ответил, лишь посмотрел как на несмышленыша.

— Ужель, государь, ты думаешь, что вся линия одновременно приходит в движение и все дело сведется к всеобщей свалке? Наступающий пробует в разных местах, ищет слабейшие — на одном крыле, на другом. По центру наступать невыгодно, самих сожмут. Атаками ослабить фланги, заставить выдвинуть резервы, и вот тогда… Колоннами пойдем обязательно, но многими, а не одной. И дополним их линиями в промежутках.

Тут я смог его удивить, реабилитироваться, так сказать, за предложенную глупость.

— Вижу серьезнейшую недооценку роли артиллерии в баталиях полевых. Размазывают ее по всей линии, а нужно сконцентрировать ее огонь на том месте, где планируется наступ.

— Что, собрать на одном крыле, оголив другие?

— Именно так! А еще можно, если в обороне будем сидеть, так расставить пушки, чтобы создать наступающим огневой мешок. Поговори с Чумаковым, когда он в Дрезден прибудет. Про косой огонь в бок наступающим полкам. Мы с ним обсуждали такую возможность. Я понимаю, что так, как вышло с Фридрихом, уже не будет, бессмысленно ждать эффекта неожиданности от применения ракет. Противник о них знает и обязательно применит контрмеры. Да и ракет у нас запас сильно небольшой. На один-два залпа.

Суворов задумался, потеребил ворот своей белой рубахи, на которую даже мундир не набросил.

— Спору нет — задумка интересная. Неплохая выйдет замена твоим «ракетницам». Но и их применим обязательно…

Мы закончили на этом свой разговор в Дрездене, сейчас я к нему вернулся. Напомнил и про огневой мешок, и про ракетную атаку.

— Ракеты мы решили приберечь, — неожиданно высказался Чумаков. — Вдарим ими, когда в наступ перейдем. А придумать твой, царь-батюшка, «огневой мешок» перед нашим слабейшим крылом — это мы запросто.