Очевидно, она знала об этой перемене, потому что тут же повернула лицо и слегка покраснела. Но сейчас не время думать о ее внешности.

– Вы должны спасти его, доктор! Вы не должны позволить ему умереть! Ему нельзя позволить умереть!

Она говорила с такой страстью, словно он ее самый близкий друг, хотя я подозревал, что это далеко от истины. Но можно использовать ее явный ужас.

– Если можно что-то сделать, чтобы спасти его, – сказал я, – это нужно сделать немедленно. Я сейчас же дам ему лекарство, а вы тем временем приготовьте крепкий кофе.

– Кофе! – воскликнула она. – Но в доме нет кофе. А чай не подойдет, если я заварю очень крепкий?

– Нет, не подойдет. Мне нужен кофе, и немедленно!

– Тогда мне нужно пойти и раздобыть кофе. Но уже поздно. Магазины закрыты. И я не хочу оставлять мистера Грейвза.

– Вы не можете послать кучера? – спросил я.

Она нетерпеливо покачала головой.

– Нет, это бесполезно. Мне нужно дождаться прихода мистера Вайсса.

– Так не пойдет! – резко сказал я. – Он уйдет от нас, пока вы ждете. Вы должны немедленно раздобыть кофе и принести его мне, как только он будет готов. И еще мне нужны высокий стакан и вода.

Она принесла мне бутылку с водой и стакан с умывальника, потом со стоном отчаяния торопливо вышла из комнаты.

Я немедленно применил лекарства, которые находились у меня с собой. Бросил в стакан несколько кристаллов перманганата калия, налил воды и подошел к пациенту. Он лежал в глубоком оцепенении. Я затряс его так резко, как можно было в его угнетенном состоянии, но не вызвал ни сопротивления, ни даже ответных движений. Так как казалось сомнительным, что он способен даже на глотание, я не решился рискнуть и налить ему жидкость в рот, опасаясь, что он задохнется. Желудочный зонд, конечно, решил бы проблему, но у меня его с собой не было. Однако у меня имелся рторасширитель, который действовал и как затычка, и, раскрыв им пациенту рот, я торопливо снял со своего стетоскопа резиновую трубку и использовал ее эбонитовый наконечник как воронку. Потом, вложив второй конец трубки как можно глубже в глотку, я стал осторожно вливать небольшие порции перманганата в импровизированную воронку. К моему огромному облегчению, движения горла показали, что глотательный рефлекс еще действует, и, приободрившись, я влил столько жидкости, сколько счел разумным.

Доза перманганата, которую я дал, достаточна, чтобы нейтрализовать количество яда, оставшееся в желудке. Далее нужно заняться тем ядом, что уже усвоился и начал действовать. Достав из сумки шприц для инъекций, я приготовил дозу сульфата атропина и ввел его в руку лежавшего без сознания пациента. И это было все, что я мог сделать, пока не принесут кофе.

Я промыл и убрал шприц, промыл трубку, потом, вернувшись к постели, попытался вывести пациента из оцепенения. Но здесь необходима осторожность. Неблагоразумная резкость в обращении, и этот неровный мерцающий пульс остановится навсегда; в то же время очевидно: если его не ускорить, оцепенение постепенно углубится и сменится смертью. Я действовал очень осторожно, массировал конечности, протирал лицо и грудь краем мокрого полотенца, тер подошвы и применял стимулы, сильные, но не слишком.

Я был так занят попытками реанимировать загадочного пациента, что не заметил, как открылась дверь, и, оглянувшись, вздрогнул, увидев в дальнем конце комнаты фигуру в тени; в глаза бросались яркие пятна отражения от очков. Не могу сказать, долго ли он стоял, глядя на меня; увидев, что я его заметил, он прошел вперед – не слишком далеко, и я понял: это мистер Вайсс.

– Боюсь, – сказал он, – вы сегодня застаете моего друга не в очень хорошем состоянии.

– В очень плохом! – воскликнул я. – У меня чрезвычайно большие опасения.

– Вы не… хм… не предвидите ничего серьезного, надеюсь?

– Предвидеть не нужно, – ответил я. – Положение и так очень серьезное. Думаю, он в любой момент может умереть.

– Боже! – ахнул мистер Вайсс. – Вы приводите меня в ужас!

Он не преувеличивал. В возбуждении он прошел в освещенную часть комнаты, и я увидел, что у него бледное до отвращения лицо – за исключением носа и красных пятен на щеках, которые создавали неприятный контраст. Однако вскоре он немного успокоился и сказал:

– Я думаю – во всяком случае надеюсь, – что вы преувеличиваете тяжесть его состояния. Такое с ним случалось и раньше.

Я был совершенно уверен, что все не так, но обсуждать это не имело смысла. Поэтому, продолжая попытки привести пациента в себя, я произнес:

– Может, это так, а может, и не так. Но всегда бывает последний раз и, возможно, как раз сейчас.

– Надеюсь, нет, – ответил он, – хотя я понимаю, что такие случаи рано или поздно заканчиваются смертью.

– Какие случаи?

– Я говорю о сонной болезни; но, может, у вас другое мнение о его ужасном состоянии.

Я несколько мгновений колебался, а он продолжил:

– Что касается вашего предположения, что его симптомы вызваны наркотиками, я думаю, от него можно отказаться. Со времени вашего предыдущего визита за ним наблюдали практически непрерывно; более того, я сам обыскал комнату и осмотрел постель, но не нашел ни следа наркотиков. Вы прояснили вопрос о сонной болезни?

Прежде чем ответить, я внимательно посмотрел на него; теперь я не доверял ему больше, чем когда-либо. Но сейчас не время для сдержанности. Я прежде всего забочусь о пациенте и его потребностях. В конце концов, как сказал Торндайк, я врач, а не детектив, и обстоятельства требовали от меня прямых слов и действий.