Ламберт дёрнул плечом. Ему следовало срочно переговорить с Георгом о пострадавшей от пожара стене форта. Полевые работы закончены, собрать мужиков для починки недолго, но это же крестьяне. Они могут таскать камни, мешать раствор, сколачивать леса — однако доверить ремонт, а лучше строительство новой стены следовало бы всё же настоящим каменщикам. А тут дорогая супруга с неистребимым женским «я хочу поговорить».

— Давайте после ужина, — сказал он.

После ужина его задержала мать. Долго расспрашивала о том, как и когда он был ранен, чуть ли не потребовала размотать повязку, чтобы лично убедиться, что рисовавшиеся ей ужасные раны — это на самом деле просто царапины. Расстроилась из-за нападения на Моховое и из-за пострадавшего форта, а ещё, брезгливо поджимая губы, потребовала, чтобы он напомнил безродной хамке, где её место. Сказать ещё раз, с нажимом, что это подарок безродной хамки защитил и, можно сказать, спас ему руку, Ламберту очень хотелось, но он представил себе, насколько это затянет и без того тяготивший его разговор, и малодушно промолчал. Зато спросил, чего именно Елена наговорила, если удостоилась такого звания. Матушка ещё плотнее сжала губы, помолчала и очень неохотно ответила: «Спроси её сам. Я не желаю это повторять». Ламберт нахмурился: спускать супруге, будь она хоть ненаследной принцессой, непочтение к его матери он не собирался. Но разумеется, готов был дать Елене возможность объясниться: вполне могло статься, что немолодой женщине, которую подводили и зрение, и слух, послышалось что-то не то, а остальное она наверняка напридумывала себе сама. В любом случае с этим следовало разобраться, и как можно скорее.

В таком настроении Ламберт и вошёл в бывшую свою, а теперь супружескую спальню, наполовину превращённую Еленой в кабинет. «Могла бы, между прочим, и посоветоваться перед тем, как всё это затевать», — раздражённо подумал он.

Ещё больше его разозлило, что перед сидящей боком к столу Еленой стояла Герта, и лицо девчонки было бледным и опухшим от слёз, а говорить она просто не могла, только икала да хватала воздух ртом, задыхаясь от рыданий.

— В чём дело?! — рявкнул он, рывком, в два шага, оказавшись рядом. — Что вам нужно от моей дочери?!

Герта взвизгнула, шарахнулась от него, а Елена, вскочив, задвинула её к себе за спину, загораживая собой от Ламберта.

— В чём дело? — зашипела она. — Это меня отец бедного ребёнка спрашивает? Это я вас спрашиваю! Что вашему брату нужно от девочки и зачем было тащить её в ваш гадючник?! Она всего только облила чернилами паршивую тетрадку ценой в пару медяков, а рыдает так, будто спалила половину замка! Не хотите возиться с нею, так верните матери и деду с бабкой! Вы хоть знаете, как вашу дочь зовут ваши родственнички? Герта Мучной Нос!

— Это не… не я-а, — провыла Герта из-за спины Елены. — Я не пролива-ала, честное слово, сир! — Она опять хватанула воздух ртом и вдруг зачастила, словно боялась, что её, не дослушав, перебьют: — Это сира Лизавета, она маленькая и она тоже хотела пёрышком по бумаге рисовать. А я не давала, я тётушке Елене хотела показать, как у меня красиво получается. А она стала отбирать пёрышко и сломала его. И чернила она пролила, а отругали меня. А сир Роланд сказал, что незачем мне учиться писать, всё равно никто на мне не женится, на байстрючке…

Она наконец осмелилась посмотреть в лицо Ламберту и испуганно замолчала, опять забившись за спину своей непрошеной заступницы.

— Это, как я понимаю, песни с матушкиного голоса, — сухо заметила Елена. Уж её-то точно не напугало выражение лица супруга (а оно было совершенно зверским — сколько мог судить Ламберт, увидевший своё отражение в новеньком зеркале). — Вряд ли ребёнок неполных семи лет знает, что значит слово «байстрючка» и каковы перспективы незаконнорождённой бесприданницы на приличное замужество.

Ламберт заставил себя выдохнуть и сделать шаг назад.

— Успокойся, Герта, — сказал он. — Я на тебя не сержусь. Я не на тебя сержусь, — поправился он. — Огры с ними, с чернилами, а с Роландом я ещё поговорю о том, как должно относиться к кузинам, особенно младшим.

— Успокойся, — зло бросила Елена. — На девочку наорали, наговорили ей гадостей, родной отец набрасывается с порога, ничего не спросив — а теперь «успокойся, Герта». Это же так легко и просто!

Она села, втащив Герту на колени. Та уткнулась носом в невеликую грудь и разревелась. Теперь уже, кажется, от облегчения.

— Ну-ну, милая, — проговорила Елена, — всё хорошо, всё-всё-всё… Твой отец не на тебя сердится, он подумал, что это я тебя обидела. — Та отчаянно замотала головой. — А прописи я тебе новые сделаю, и писать лучше приходи сюда. Сядешь сбоку, чтобы мне не мешать. Я буду считать, а ты писать буквы…

— А на абаке научите? — совершенно как матушка, хлюпнула носом Герта.

— Конечно. Красивые бесприданницы, если они умеют писать, считать и вообще вести хозяйство, без женихов не останутся. Сир Ламберт, да не стойте вы столбом, дайте воды ребёнку! А лучше не воды. Вон там, на тумбочке под окошком, чайник на горелке, а рядом заварочник. Налейте чуть-чуть заварки, с пол-ложечки, а то там такие травки, что не отравить бы ребёнка.

— Что за травки? — нахмурился Ламберт.

— Успокаивающие, дорогой супруг, успокаивающие, — ядовито ответила Елена. — Я тоже человек, знаете ли, и вполне могу сорваться. Это матушка ваша меня показательно игнорирует, пошлите ей Девятеро всяческих благ. А вот госпожа баронесса откровенно меня провоцирует на скандал, и я уже всерьёз боюсь, что будет она в самое ближайшее время освещать замок роскошным фонарём под левым глазом.