— Надо бы согнать мужиков, — озабоченно проговорил сир Венимамин, разглядывая закопчённый и местами ещё больше растрескавшийся от огня камень. — Пусть стену чинят.

— Надо сказать Георгу, чтобы нанял каменщиков и сложил стену заново, — буркнул Ламберт, вспомнив тугой столбик золотых монет, которые старший братец отдал супруге на хозяйство. Вот куда, спрашивается, столько? Хватило бы сотни, как Ферр и предлагал. Всяких скатертей, салфеток и полотенец дорогая супруга к свадьбе прислала столько, что половину можно в приданое Дианоре и Елизавете отложить. Каких таких чашек-ложек можно накупить на две с половиной сотни? А лишние полтораста марок совсем не лишними были бы здесь.

Он ещё заставил себя узнать, как обстоят дела у раненых, и только после этого потребовал у мальчишек-рекрутов воды, чтобы умыться, пожрать чего угодно и не сметь будить, даже если его величество лично прибудет на свою восточную границу. Один из рекрутов пискнул что-то про зелье, приготовленное травницей для его милости и которое, по словам той же травницы, следовало всенепременно выпить. Ламберт покривился: зелья, приготовленные Рутой, почему-то были одно другого гаже на вкус. Правда, и от лихорадки с головной болью избавляли на раз, так что он, давясь и стараясь дышать почаще и помельче, послушно выпил мерзкую бурду, отчётливо отдающую плесенью. Из последних сил поплескавшись в шайке и поев, он рухнул в постель и блаженно прикрыл глаза. Недели три-четыре теперь точно можно было жить спокойно — оркам тоже требовалось время, чтобы набраться сил.

Шум, производимый какой угодно работой, будь это хоть кузнечный грохот и лязг, никогда Елене не мешал. Сердито жужжал бурав, вгрызаясь в швы каменной кладки, наперебой стучали молотки, звенели под ними сухие хвойные доски — плотник с сыновьями и старшим внуком сколачивали обрешётку в углу, куда Елена хотела передвинуть кровать, освобождая середину комнаты. Мужики даже, подзабыв про сидевшую молча в своём углу хозяйку, то ругались, то перешучивались — Елене не мешало и это. Вооружившись абаком и пером с красными чернилами, она проверяла расходные книги. С разрешения господина барона, разумеется, и по просьбе самого Карла, исполнившегося недоверчивого восхищения, когда она машинально поправила его, в уме помножив двузначное число на трёхзначное.

Ошибки были: считал управляющий неважно, а для его должности и опыта — так просто отвратительно. Причём, как опытным глазом виделось Елене, были это именно ошибки, дурацкие и совершенно непреднамеренные, без всякого желания обмануть хозяев. Как Рутгер и предупреждал, исключительно честный, старательный, но толком своему делу не обученный и умудрившийся ничему за столько лет не научиться, Карл был худшим управителем, какой только мог достаться таким же честным и порядочным, но ни огра в хозяйственных делах не смыслящим баронам. Даже ворюга, желающий настричь с сира Георга шерсти себе на новый домик и дочке на приданое, был бы предпочтительнее: в толково устроенном хозяйстве и наворовать можно гораздо больше, так что умный ворюга постарался бы устроить всё как можно лучше.

Словом, Елена правила расчёты и выписывала замечания (для себя, конечно — Карла спрашивать было бесполезно, надо думать) в специально заведённую тетрадь. Обложку тетради шутки ради разрисовала Летиция Хорн, изобразив там приятельницу своего покровителя с карающим пером, точно копьём, в деснице и с абаком на левой руке на манер щита; одной ногой нарисованная Елена попирала амбарную книгу чудовищной величины, второй — стояла в луже чернил. Рутгер, увидев это, потребовал свой потрет в том же духе. Интересно, как Летиция его изобразит? У неё порой случались такие странные идеи, что хотелось на всякий случай сводить её к мозгоправу. Ни в одном приличном издательстве рисунок, изображающий кое-где прикрытую… э-э… едва одетую деву в объятиях нага, обвившего пышные формы чешуйчатым хвостом, разумеется, не приняли бы. Зато пламенной поклонницей таких непотребств была Сандра — она то и дело вдохновлялась набросками фаворитки своего брата, чтобы по ним вырезать что-нибудь этакое из дерева. Та обзывала её плагиаторшей, но на резонное предложение делать гравюры с подобными сюжетами всегда, печально вздыхая, отвечала отказом: это же конец её репутации и потеря места иллюстратора, а она весьма ревниво оберегала свою финансовую независимость. Летиция ведь в самом деле была с Алексом не ради его денег, как и он в ней ценил отнюдь не её известность.

Елена даже вздохнула. Вот уж кому она всегда завидовала чистейшей кипенно-белой завистью, так это к Алексу Меллеру. Кажется, он заводил приятелей так же легко и естественно, как дышал. Приехали с сестрой и её супругом в новый, незнакомый город — оп, и уже половина этого города числится у него в добрых знакомых. И врождённая болезнь, которую удавалось только придерживать, но не излечить, не могла испортить им с Сандрой характер. И фаворитку он нашёл такую, которая оценила его душевные качества, а не только тугой кошелёк… Впрочем, Лета согласилась надеть колечко с мельничными крыльями только после рождения Марка и только потому, что признанный бастард от официальной фаворитки — это вам не просто ещё один чей-то там ублюдок…

Елена поймала себя на том, что пишет на полях вместо «наладить сбыт мехов» строчки из шутливой песенки про жениха, нагрузившего воз приданым так, что невесте некуда было и сесть: «Как же я тебя свезу? Нету места на возу!» М-да… Думала вроде бы про друзей-подруг (думать про детей она себе всеми силами запрещала), а наружу всё равно вылезли мыслишки про супруга, получившего приданое и тут же исчезнувшего. Нет, она помнила про осень и про нападения орков, но удрать от новобрачной на третий день после обряда? Хоть бы недельку для приличия потерпел, а то ведь этак совсем некрасиво получается.

— Готово, вашмилсть. Принимайте работу.

— Э-э… — Елена встала из-за найденного где-то в кладовке со старым хламом почерневшего от времени бюро с крышкой, намертво застрявшей в верхнем положении, и подошла поближе. — Вот честно — ни… ничего не понимаю в плотницких работах, — признала она. — Может, дождётесь столяра, пусть лучше он оценит? Или вообще сами возьмётесь войлоком стену обить поверх ваших дощечек?

Вообще-то, новенькую, из золотистого дерева, остро пахнущего смолой, обрешётку даже жалко было затягивать сверху толстым колючим полотнищем, но ночами становилось уже откровенно холодно, и как-то легко верилось, что сира Симона вовсе не привирала для пущей выразительности про старый замок, в котором зимой волосы могли к утру покрыться инеем, если лечь спать с непокрытой головой. Так что отгораживаться от ледяного камня следовало прямо сейчас, и присланный излучинскими Феррами в качестве свадебного подарка войлок подходил для этого наилучшим образом, толстый, грубый, только на пол и на стены. Впрочем, нет: для пола цвет у него мало подходил — слишком светлый, хоть и не совсем белый, а сливочно-желтоватый. А на пол дядя прислал покрытие из тоже некрашеной, но бурой шерсти. Чтобы можно было в грязных сапогах по нему ходить — как наверняка и будет делать сир Ламберт, возвращаясь из очередного похода на разбойников и орков.