– Тогда скатертью дорога!

Зная, что такое наверняка ее развеселит, я прибавляю:

– Я думаю свести его с Мэрибет.

– Твоей коллегой? Которая одевается как амиш?

– Она не амиш. Она учительница.

– Она учит взбивать масло и чинить двуколки?

– Нет, она учит физике. Но ей нравится лоскутное шитье. А еще у нее пять кошек.

Поежившись, Слоан поднимает бокал и провозглашает тост:

– Это союз, благословленный небесами!

– За их полное счастья и шерстяных комков будущее!

Мы чокаемся и выпиваем. Я заглатываю свое вино залпом, прекрасно зная, что Слоан сейчас внимательно за мной наблюдает. Она вздыхает, когда я ставлю пустой бокал и показываю официанту принести еще, а потом тянется через стол и сжимает мою руку.

– Ты же знаешь, я люблю тебя.

Понимая, к чему все идет, я отворачиваюсь к окну и смотрю на озеро.

– Кажется, из-за кейла, который ты постоянно ешь, у тебя уже что-то не то с мозгами.

– Я волнуюсь.

– Не надо. Я в полном порядке.

– Ты не в порядке. Ты выживаешь. Это не одно и то же.

Вот именно поэтому нужно было остаться дома.

Я тихим голосом отвечаю:

– Ушло два года, чтобы каждый раз, сидя за рулем, не думать: «А что, если я просто не впишусь в этот поворот? А что, если я просто врежусь в эту кирпичную стену?» Еще год, чтобы перестать гуглить самые безболезненные способы самоубийства. И еще один, чтобы внезапно не разражаться рыданиями. Только последние несколько месяцев я могу войти в комнату и не начать машинально искать его лицо. Я живу с призраком человека, с которым надеялась встретить старость, с давящим грузом вопросов без ответов, а еще с удушающим чувством вины за то, что последними моими словами ему было: «Если опоздаешь, ты труп». – Я отворачиваюсь от окна и смотрю на нее. – Учитывая все вышесказанное, просто выживать – уже победа.

Слоан с блестящими глазами шепчет:

– Ох, милая.

Я проглатываю внезапно вставший в горле ком. Она сжимает мою руку и говорит:

– Знаешь, что нам сейчас нужно?

– Электрошоковая терапия?

Отпустив мою руку, Слоан откидывается на стуле и качает головой.

– Вот всегда ты со своим черным юмором. Я хотела сказать, гуакамоле.

– Ты платишь? Потому что оно здесь стоит десять баксов за две столовые ложки, а я, как мы выяснили, жмот.

Она с любовью мне улыбается.

– Это один из твоих многочисленных недостатков, но с идеальными людьми скучно.

– Ладно, но должна предупредить прямо сейчас: я не ела с завтрака.

– Детка, я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы держаться на безопасном расстоянии, когда ты ешь. Помнишь тот раз, когда мы смотрели «Дневник памяти» и взяли одно ведро попкорна на двоих? Я тогда чуть пальца не лишилась.

– Жду не дождусь, когда ты постареешь и у тебя начнется деменция. Эта твоя идеальная память просто убивает.

– Овощи отказываешься есть ты, а деменция должна начаться у меня? Почему, интересно?

– Я сейчас съем пюре из авокадо. Это считается?

– Авокадо фрукт, дурочка.

– Он зеленый?

– Да.

– Значит, овощ.

Слоан качает головой.

– Ты безнадежна.

– Не отрицаю.

Мы улыбаемся друг другу. В этот момент я случайно бросаю взгляд в другой конец ресторана. Вот он: незнакомец, с которым я столкнулась. Сидит один, спиной к окну, с пинтой пива в руках, и глядит на меня.

Поскольку он снял свои очки, я вижу его глаза: насыщенного темного цвета «Гиннеса», глубоко посаженные под сурово сдвинутыми бровями и обрамленные бахромой черных ресниц. С пугающей сосредоточенностью сфокусировавшись на мне, эти глаза не двигаются и не моргают.

Но, боже, какой тьмой они горят!

– Земля вызывает Натали! Ты с нами, Натали?

Я вырываю себя из удивительно цепкой ловушки глаз незнакомца и снова обращаю внимание на Слоан. Она смотрит на меня, приподняв бровь.

– Что? Извини, я тебя не слышала.

– Да, я знаю, отвлеклась на трахающего тебя глазами прекрасного монстра, который растоптал эго твоей лучшей подруги.

Я вспыхиваю и фыркаю:

– Нет на этой земле человека, способного растоптать твое эго. Оно сделано из того же материала, который НАСА использует для космических кораблей, чтобы они не сгорали при повторном входе в атмосферу.

Она покручивает локон своих темных волос и улыбается.

– Что правда, то правда. Он, кстати, до сих пор на тебя пялится.