Общажная комната на три кровати с железными дужками, со столом у окна, с наваленными на нём тетрадями, и со стеллажами, на которых стоят книги. Тут было душно, вероятно, из-за закрытого окна, пол, в отличие от коридорного, деревянный, крашенный в алый цвет. И чем-то пахло не очень приятным, но всё же лучше, чем в поезде.

– На пары сегодня идти не вариант, с понедельника – самое-то, – произнес Генка, скидывая сумку в угол и разуваясь.

– … – выдохнул я и повесил сумку на крючки для одежды и тоже разувшись, подошёл к окну, потянувшись через стол, отцепив шпингалеты снизу и сверху, дернул эмалированную ручку на себя.

Окно со скрипом поддалось, а в комнату ударил свежий уличный воздух. Этого у прошлого было не отнять, количество машин меньше, загазованности меньше.

За спиной я услышал, как тяжёлое тело Генки рухнуло на скрипнувшую пружинную кровать, а я еще раз взглянул на тетради. Часть из них принадлежала мне, Медведеву Александру, часть Геннадию Губанову. И отсортировав их по двум пачкам, Генкины положил на один край, а свои взял в руки и бегло пролистал. Тут были тетради по физике, высшей математике, электротехнике и электронике, метрологии и стандартизации, безопасности жизнедеятельности. И отдельный тубус с листами А3 по черчению и инженерной графике.

Чужая жизнь, чужая судьба была прервана, и я взирал на её обломки. Судя по карикатурам и бардаку в комнате, что Медведева, что Губанова не ждало будущее хороших инженеров и членов ВЛКСМ. Света всё правильно изобразила на картинке, и если бы Союз не распался, мы были бы выброшены на обочину счастливого коммунистического мира, а спорт бы ушёл с возрастом, как и желание и силы что-то поменять. В партию таких не берут, в комсомол тоже. Из очевидных социальных лифтов: спорт и служба в армии, с последующим вступлением в милицию или пожарную часть. Как она сейчас называется?.. На ум не приходило ничего. Восемьдесят третий год… Если беды будущего не избежать, то можно быть хотя бы к нему максимально готовыми.

И я вздохнув отложил тетрадки на угол стола, подошёл к шкафу, чтобы заглянув туда и не найти спортивной одежды. Ладушки. Пахнущие шорты были вынуты из сумки, зато серая футболка с полки была взята чистая, но мятая. Секунду подумав, что это какой-то кабздец, я не стал надевать на себя грязное, а вышел в коридор и направился в его конец. Справа была кухня со столом, мойкой и четырехконфорочной плитой, а слева туалеты с раковинами и зелёными эмалированными тазами под ними. Также были пару гладильных досок на деревянных ножках, с утюгами. На моё счастье, горячая вода была, я набрал её в таз и, присев на табуретку, замочил шорты, предварительно взяв бежевый обмылок.

Вода от шорт сразу же окрасилась серым, их давненько так не стирали, натерев мылом, я упорно тёр их в руках, пока не удовлетворился, и, вылив мыльную воду, прополоскал шорты в раковине. Намочив при этом повязку на руке, но что делать, чистота требует жертв. А после, выжав их туда же, я разложил на гладильной доске, включил утюг с кабелем в полосатый зиг-заг и принялся ждать, пока тот нагреется.

– И чем это ты тут занимаешься? – спросили у меня и я обернулся.

Передо мной стояла низкорослая женщина в узких очках, она имела рыжие волосы, собранные в шар, и была в синем платье в белый кружочек. Кто бы она ни была, она держала руки на бедрах, словно имела особую власть задавать мне такие вопросы.

– Шорты стираю, – просто произнёс я.

– Это я вижу, почему не на парах? – спросила она.

– Я только с турнира, и сегодня я что-то себя не очень чувствую, – ответил я, посещения пар в первые сутки новой жизни никак не было моим планом.

– Это я вижу. Чтобы Медведев что-то стирал, когда такое было! Температуру мерил?

– Вроде нормальная. Сообщил я. Мне уже оказали помощь, – показал я ей перебинтованную руку.

– Медведев, Медведев, кто ж бандаж мочит-то? Человек крайностей: то в грязном ходишь, то повязку мочишь! Ума-то нет, – с этими словами она меня оставила.

Погладив шорты и футболку, я выключил утюг, сразу же надел всё это на себя на себя и пошёл к выходу. Однако проходя мимо триста тринадцатой комнаты на меня сбоку шикнули.

– Эй! Что, Надежде Юрьевне попался? – спросил, высовываясь в дверную щель, Генка.

– А так вот это она комендант?

– Конечно, она. Кто ж еще? Давай быстро в комнату, чтоб не спалила, что и я прогуливаю.

– Братух, у меня алиби, – поднял я забинтованную руку, на которой висели данные мне им еще в поезде штаны. – Возвращаю. Спасибо.

– Ты куда в шортах намылился? – спросил у меня Генка.

– На стадион. Есть тут стадион?

– «Старт» на Мира семнадцать, пару кварталов отсюда.

– Ну вот, я туда бегать!

– Делать тебе нечего!

– Надежда Юрьевна примерно так и сказала. Я, Ген, свою жизнь с платами и транзисторами не ассоциирую. Я спортсмен в первую очередь.

– Ничего себе, как ты заговорил. Постой, – удивился Гена.

– Что?

– Я с тобой, тогда! А то без меня ты с твоей амнезией в двух домах заблудишься!