Шрифт:
Погиб.
Как часто они с Фином приходили сюда вечерами, бегали по пляжу, катались на великах до самой ночи, возвращаясь домой при свете фонарей. Как часто смеялись и подкалывали друг друга, думая, что езда без рук — самый большой риск в жизни.
Как они были свободны. Как неуязвимы.
На пляже появился кто-то еще, сзади послышались шаги. Рядом села мама, она едва держалась на ногах.
— Они принесли с собой чужие ботинки и каску, говорят, их и хоронить, — наконец сказала она и до крови прикусила нижнюю губу, потерла красное пятно на шее.
— Похороны… — Фрэнки представила, как все будет.
Толпа, все в черном, в церкви не протолкнуться, отец Майкл бубнит под нос забавные истории о Финли, о его шалостях в роли алтарника, о том, как он мыл солдатиков в купели. Как они с родителями это вынесут?
Пустой гроб. Никаких останков.
— Не уходи, — тихо сказала мама.
— Я здесь.
Мама повернулась к ней:
— Я про Вьетнам…
Вьетнам. Не слово, а катастрофа.
— Но я должна, — сказала Фрэнки.
Она не переставала думать о Вьетнаме с той минуты, как узнала о смерти брата. И как теперь отказаться от обязательств перед армией, как остаться с родителями, скорбеть вместе с ними здесь, в безопасности? Но что-то менять было поздно. Она поставила подпись, дала слово.
— У меня нет выбора, мам. Я не могу отменить решение. — Она повернулась к матери: — Благослови меня. Пожалуйста. Скажи, что гордишься мной.
На одно мгновение Фрэнки увидела боль в маминых глазах. Румянец оставил ее щеки, лицо осунулось.
Бледная и изможденная, она смотрела на Фрэнки тусклым, безжизненным взглядом.
— Горжусь тобой?
— Мама, не переживай за меня. Я вернусь. Обещаю.
— Твой брат говорил мне то же самое, — сказала она сорвавшимся голосом, затем на секунду замолчала, словно хотела что-то добавить. Но вместо этого медленно встала и пошла к дому.
— Прости меня, — прошептала Фрэнки так тихо, что мама вряд ли услышала. Но какая теперь разница?
Слишком поздно для слов.
Слишком поздно брать их назад.
Глава четвертая
На курсах основной подготовки Фрэнки отлично себя показала. Она научилась маршировать, надевать армейские ботинки и противогаз на время (тревогу могут объявить даже ночью, на войне каждая секунда на счету), накладывать шины, обрабатывать раны, бегать с носилками и ставить капельницы. А перевязки у нее получались быстрее всех в группе.
К началу марта Фрэнки была полностью готова применить свои навыки на практике. Она сложила вещи в большую армейскую сумку и тщательно проверила содержимое: бронежилет, каска, ботинки, туалетные принадлежности, белая медицинская форма и китель.
Совсем скоро она будет там. Пересадка в Гонолулу, пара часов ожидания — и вот она поднимается в самолет, который доставит ее во Вьетнам, единственная женщина на двести пятьдесят семь мужчин.
В отличие от солдат в свободных оливково-зеленых брюках, аккуратно заправленных в ботинки, Фрэнки должна была лететь в парадной форме: пилотка, зеленый китель, узкая юбка, капроновые чулки и черные лакированные туфли. И в придачу еще и пояс для чулок. Садясь на самолет в Техасе, она знала, что лететь в таком обмундировании будет неудобно, но двадцать два часа спустя поняла, что это совершенно невыносимо. Просто смешно носить чулки, когда все давно перешли на колготки.
Закинув сумку на багажную полку, Фрэнки села у окна, но едва коснулась сиденья, как подвязка для чулок отстегнулась и больно шлепнула ее по бедру. Все попытки застегнуть подвязку оказались безуспешны.
В узком проходе толкались солдаты, они болтали и громко смеялись. Многие были ее ровесниками или даже младше — восемнадцать, девятнадцать лет.
Рядом с ней остановился капитан в мятой, испачканной форме:
— Не возражаете, если я сяду, лейтенант?
— Конечно, нет, капитан.
Он сел на место у прохода. Даже в мешковатой форме было заметно, какой он худой. На лице залегли глубокие морщины. От одежды слегка пахло сыростью.
— Норм Бронсон, — устало улыбнулся он.
— Фрэнки Макграт. Медсестра.
— Вы молодец, Фрэнки. Медсестры нам очень нужны.
Самолет набрал скорость, оторвался от взлетно-посадочной полосы и устремился в облака.
— Как там? — спросила она. — Во Вьетнаме?
— Словами не объяснишь, мэм. Я могу рассказывать хоть целый день, но к такому не подготовишь. На месте вы сразу поймете, что к чему. Главное, не высовывайтесь. — Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.