– Если бы вам даже с одной победой не дали звания воителя – это было бы глупо, – пожал я плечами, – и этого бы не случилось, я уверен.

– Теперь этого мы не узнаем, – вздохнул Коннор, – благодаря вам я получил и звание воителя, и титул рыцаря. Благодаря вам! Я высоко ценю то, что вы сделали, и если когда-нибудь вам понадобится моя помощь – можете на нее рассчитывать.

– Поверьте, не нужно давать таких обещаний. Это ни к чему, и вы все же преувеличиваете мою роль на суде Испытания. Чуть позже, когда эйфория победы пройдет, вы посмотрите на все иначе и пожалеете о данном обещании.

– Нет, – покачал головой Коннор, – слово сказано, обещание дано.

Он протянул мне руку.

– Забудем об Испытании. Я видел, как вы сражались и как вы себя вели на поле боя. Вы честный и благородный воитель, и я хотел бы видеть вас в числе своих друзей.

– Что ж, отвечу тем же, – я пожал протянутую руку, – быть другом рыцаря Штерна – это честь для меня.

– Коннор. Зовите меня Коннор, лорд.

– Тогда и вы зовите меня просто Лэнгрин. Или Лэнг – друзья чаще так меня называют.

– Хорошо, Лэнг, договорились.

Какое-то время мы с ним еще поговорили. Обменивались идеями насчет вооружения мехов, обсуждали тактику известных воителей, спорили насчет того, какой мех лучше – средний или тяжелый.

В процессе этого спора рядом с нами появился воитель из «Волчьей стаи» – гвардии или, если угодно, «дружины» моего отца. Эти воители были лучшими в графстве и в их число мечтал попасть каждый испытуемый. Это была элита. Лучшие бойцы, способные творить чудеса на поле боя, находясь в кабинах своих мехов.

Вне поля боя они выполняли роль личных охранников графа Тирра, занимались его поручениями.

– Лорд Тирр, – произнес воитель - украшенный шрамами бывалый солдат, – граф желает вас видеть. Немедленно.

– Прошу простить меня, Коннор, – вздохнул я.

Но тот лишь понимающе прикрыл глаза, мол, сам такой, все понимаю. Если отец зовет – нужно идти.

Покидать шумный зал с веселыми и слегка пьяными людьми - место, где царила атмосфера праздника, мне совершенно не хотелось.

Тем более когда я знал, чем мне грозит беседа с отцом.

Но все же я шел в приподнятом настроении, дав себе обещание, что как бы отец на меня ни орал, чем бы ни грозил, я буду сохранять невозмутимость и спокойствие. Пусть знает, что напугать меня или сломать не выйдет.

***

Отец, как обычно, сидел за столом в своем кабинете. Я здесь бывал нечасто, и это место мне не нравилось. Там всегда казалось, что все вокруг давит на тебя: и старинные шкафы, забитые монументальными трудами ученых и философов прошлого; и потемневшие от времени мягкие кресла, прошедшие через множество реконструкций и служившие нашей семье на протяжении многих веков; и темный, тяжелый, похожий на гроб рабочий стол отца, как всегда заваленный бумагами.

Отец, читавший какой-то документ, даже не оторвался от него, когда я вошел.

Как и должно, я стал напротив стола, заложил руки за спину и замер в ожидании, пока отец соизволит обратить на меня внимание.

Но он не спешил это делать – продолжал читать документ и лишь изредка стучал пальцами по поверхности стола.

Эту его привычку я помню с самого детства. Отец, когда размышлял, всегда тарабанил пальцами по столу, но учитывая, что пальцы, как и вся левая его кисть, были протезом или, скорее уж, роботизированной конечностью, звук ударов был глухим и тяжелым.

Отец никогда не рассказывал, как он потерял руку, но от ветеранов, старых воинов, покинувших службу в «Волчьей стае», я слышал несколько историй о том бое. Еще и Рикар частенько пугал меня страшилками, что отец, когда очень злился, хватал провинившегося этой рукой за шею, а затем его пальцы с легкостью раздавливали горло, ломали позвонки…

Может быть, из-за этого я так боялся этого звука, этих глухих ударов металлических пальцев по старому, покрытому многими слоями лака дереву. А еще именно эту дробь я слышал перед тем, как отец объявлял мне наказание.

Детские воспоминания нахлынули внезапно, и я вновь почувствовал себя маленьким мальчиком, нашкодившим и пойманным на горячем, который теперь стоял здесь в ожидании, пока отец решит, что делать дальше.

Отец вдруг перестал барабанить пальцами, отложил документ и вонзил в меня свой пронзительный, оценивающий взгляд.

– Сегодня ты получил желаемое?

Я разглядывал его лицо, пытаясь понять, насколько он зол, но так и не определив степень раздражения, не стал раздражать его еще сильнее своим молчанием и кивнул.