— Ординатор? А постарше никого нет?

— Сейчас нет. Но я могу.

Танака наконец ожил.

— Херовато-кун, ты что?!

— Танака, успокойся, — резко сказал я, чувствуя, как буквально включается «режим хирурга». Паника коллег всегда для меня была привычным фоном, даже немного помогала сосредоточиться. Ведь если не я, то тогда кто?

Я наклонился к пациенту. Его лицо было покрыто холодным потом, пульс нитевидный и едва прощупывался. Грудь заметно вздымалась при каждом затрудненном вдохе, а при пальпации грудной клетки и шеи под кожей отчетливо ощущалось хрустящее потрескивание. Быстро проверил зрачки, затем послушал сердце и легкие: ослабленное дыхание слева, приглушенные тоны сердца.

— Что произошло? —спросил я фельдшера, а та лишь продолжила молча пялиться на меня. – Тут человек умирает! Или мне догадаться нужно, а при правильном ответе — приз?

— Пациент, мужчина 38 лет. Поступил после ДТП. Был пристегнут ремнем безопасности, — наконец очнулась от шока девушка-медик. — Удар пришелся на грудную клетку. Жаловался на отдышку и боль за грудиной, потом потеря сознания. При аускультации (прослушивании звуков) легких — ослабление дыхания слева, а на рентгене грудной клетки — расширение средостения и воздух в тканях шеи и груди. Давление нестабильное, тахикардия.

Кажется, мозг заработал на полную мощь: ДТП, удар в грудь, боль за грудиной и в эпигастрии, дисфагия (затруднение глотания), одышка, подкожная эмфизема (воздух под кожей, хрустящий, как снег под валенком в русские суровые зимы) и пневмомедиастинум (воздух в средостении) на рентгене… В голову сразу пришла очень страшная догадка: это мог быть довольно редкий случай травматического разрыва пищевода. Если вкратце, это состояние, при котором нарушается целостность стенки пищевода, и его содержимое (слюна, остатки пищи, желудочный сок, а то и всякая дрянь из желудка, если пациент недавно поел) изливается в средостение (пространство между легкими), вызывая тяжелейшее воспаление — медиастинит, который быстро приводит к сепсису и смерти. В такие моменты время играет против нас, словно стрелки часов на привокзальной площади, которые решили устроить спринтерский забег, как раз тогда, когда ты опаздываешь на поезд. Каждая минута промедления – приближение смерти пациента. Однако я не мог сказать диагноз так, наобум, нужна была проверка.

— Срочно! Эзофагоскопия — только очень аккуратно, чтобы не усугубить! Скажите эндоскопистам, пусть будут нежнее, чем гейши перед важным клиентом! И КТ грудной клетки с контрастом, если это вообще возможно сейчас. Если нет — не тратьте время. Анализ крови: общий, биохимия, коагулограмма, группа крови и резус-фактор! — скомандовал я, чувствуя, как адреналин вытесняет всю усталость и замещает ее наглостью, которую я до этого момента копил в себе. Паника ушла, осталась только холодная, хирургическая концентрация, такая привычная бывшему мне.

Медсестры и ординаторы, привыкшие к моей "бездарности" и к тому, что я большую часть времени выглядел так, будто только что проиграл в карты все свои сбережения, вздрогнули, но бросились выполнять указания. Думаю, я произнес это слишком властно. Помню, один мой интерн сказал, что голос мой звучит словно команда "Ату его!" на охоте.

— Танака, ты со мной! Срочно звоните в операционную. Подготовить всё для левосторонней торакотомии. Немедленно! Подозрение на разрыв пищевода.

Танака, все еще ошарашенный моим преображением, казалось, поперхнулся воздухом, но без лишних слов кивнул и побежал, на ходу доставая телефон. Я слышал, как он кричит в трубку: «Операционная! Это Танака! Срочно готовьтесь! Херовато-кун… то есть, доктор Херовато сказал, что… да просто готовьтесь, мать вашу!» Я еле сдержал улыбку. Прогресс налицо. Сразу чувствуется русская школа.

Пациент застонал. Его дыхание стало поверхностным, словно он пытался вдохнуть через соломинку, а давление все продолжало падать. Я понимал, что каждая секунда на счету. Медиастинит развивается стремительно.

Вернулся интерн с результатами рентгена и кратким докладом после попытки эзофагоскопии (которую пришлось прервать из-за ухудшения состояния пациента). Его глаза были большими, как блюдца.

— Доктор, на рентгене явное расширение средостения, смещение трахеи и газ под кожей до шеи! А эндоскопист говорит, что видит отек и признаки травмы в пищеводе, но не смог продвинуться дальше, пациент стал совсем нестабилен!

И все-таки проблема в пищеводе, как я и думал.

— Понял. Больше никаких исследований, которые тратят время. В операционную! Немедленно! — принял я окончательное решение, отмахнувшись от лишних формальностей.

— Но... но торакального хирурга нет! — снова запаниковал Танака, вернувшийся из операционной, его голос сорвался на визг. Он выглядел так, будто его только что вытащили из центрифуги и заставили работать в больнице.

— Торакальный хирург есть. Я! — отрезал я, бросая на него взгляд, от которого, по идее, должны были вянуть помидоры. Как минимум, вяли, когда это были глаза известного на всю Россию хирурга Александра Шпакова. Как же они смотрятся от зеленого юнца-японца, было пока неизвестно.

Пациента покатили к операционной.

— Танака, ты идешь со мной! Будешь ассистировать! — бросил я через плечо и, кажется, совсем «убил» его.

Танака ошарашенно смотрел на меня.

— Я?! Но я… я же… я же только…

— Вспомнишь всё, чему учили! Вперёд! Или ты хочешь, чтобы пациент помер у нас на глазах, а Профессор Тайга потом из нас двух котлеты сделал? — усмехнулся я, пытаясь разрядить обстановку. В конце концов, юмор — лучшее обезболивающее, особенно для ассистента.

Танака, видимо, представил себе эту печальную картину. Он вздрогнул, но, скривившись, засеменил за мной. «Вот и отлично. Страх – великий мотиватор», – подумал я.