Сесиль уже начала спускаться по лестнице, как вдруг кто-то сзади схватил ее за шею и с силой толкнул. Она кубарем скатилась по ступеням вниз, где ее поймал Виктор. Поймал, и тут же оттащил в сторону от площадки.

На том месте, где только что была Бержер, стоял Дормин. Стоял как-то странно, чуть завалившись набок и неестественно наклонив голову, будто его разбил паралич. Одна рука была вытянута по шву, другую он кукольным движением поднял и положил на перила.

В это же время люди из отряда Бержер организованно, один за другим спускались по лестнице и вставали нестройной шеренгой напротив беглецов.

— Ну вот, все четверо в сборе. Полагаю, представляться излишне, — губы и челюсть Дормина пришли в движение, но голос был чужим: Бержер с ужасом узнала плосковатый баритон, с которым она регулярно говорила по вечерам в Kordo. Только сейчас он был исполнен не безразличной любезности, а ненависти.

— Я знаю, кто ты… сынок, — в тон ему ответил Антон. — И как тебя называть теперь? Кем ты теперь будешь, Архонтом?

— Да можно и «Господом». А что до «сынка», так это еще большой вопрос, кто чей отец, и кто чей сын. Ведь и ты мое создание, да и твои… друзья тоже.

— Я не знаю, откуда ты такой вылез, но…

— Откуда вылез? Это очень просто, — тон вдруг стал издевательским. — Помнишь ли ты, как в юные годы, нахватавшись умных мыслей из глупых книжек, захотел вывести «формулу зла»? Найти в нем логику и структуру? Тебе понадобился опытный образец, и вот тут-то я и появился. Ну, а потом — потом я был чудищами ваших с сестрой детских сказок, всякими демонами и злодеями, которых побеждали ваши бесконечные герои-шевалье. Но чем дальше, тем меньше было героизма, и тем сильнее становилось зло. И в конце концов, на месте чудовищ возникла Непреодолимая Судьба, а на месте героев остались самозваные страдальцы. И всего лишь одного брошенного паяльника хватило для того, чтобы ты сам стал одним из них!

— Да, стал. И что дальше?

— А то, что я с тех пор стал твоей Судьбой, твоим Гемарменом. Твоим богом. И тебе осталось сделать совсем немного, чтобы закончить начатое.

— И что же?

— Дать мне имя.

— Пошел ты.

— Дай мне имя, и я стану вечным! — загремел голос. — А взамен я сделаю так, что ты полюбишь все, что сейчас ненавидишь. Ты сможешь упиваться своей виной и болью до экстаза. До ни с чем не сравнимого счастья! Имя!

— Нет у тебя никакого имени и не будет. И сам ты, и все твое всесилие — вонючий дым. Тебя — нет. А я — есть. И у тебя надо мной власти не больше, чем у дыма над огнем. Изыди вон!

— Что ж… Хорошо, — с ненавистью произнес голос. — Хорошо, что таким, как ты, нет счету: кто-нибудь поглупее сделает то, от чего ты отказался. И я своего добьюсь. А вот от вас четверых и вправду не останется ничего, кроме дыма!

Фигура на площадке одеревенелым жестом вскинула руку и резко махнула ею.

Солдаты нестройно передернули затворы. Бержер хотела было скомандовать «отставить», но из ее горла вырвался только хрип. Антон, оглядевшись по сторонам, протянул руки сестре и Виктору, а тот взял за руку Сесиль.

Четыре человека стояли, взявшись за руки, и смотрели на безликих существ, целившихся в них из автоматов.

Что было дальше? — Сказать точно не сможет, наверное, никто.

Бывший сержант Войд, исхудавший и поседевший добела, много лет потом слонялся по питейным и за выпивку рассказывал завсегдатаям одну и ту же историю: дескать, на том месте, где стояли те четверо, вдруг возник столп белого огня, и что вместо четырех обычных человеческих фигур он увидел одну, и она была огромной и ослепительно сверкала. И что все сослуживцы Войда бросились врассыпную, а он остался на месте и почему-то только он один и уцелел. А как так получилось, он не помнит.

После он залпом выпивал налитый ему стакан портвейна и почти сразу же валился под стойку мертвецки пьяным…

Было, правда, одно заведение, куда Войд заходил с опаской, хотя раньше ввалился бы сюда, размахивая дубинкой, молодецки опрокидывая столики и наступая экзилиткам на полы их длинных платьев. Но — прошли те времена. Теперь ему только и оставалось, что тулиться в углу, переводя потерянный взгляд со стакана в руке на круглолицего хозяина заведения.

А тот обыкновенно сидел за электронным пианино и играл какую-то старинную переливистую мелодию, всю состоявшую из коротких повторяющихся фраз. А рядом с ним нередко сидела голубоглазая блондинка со шрамом на скуле как от задевшей пули и, кажется, внимательно слушала.

Доиграв, пианист несколько секунд смотрел на пустой помост с микрофоном посреди зала и вздыхал. А потом поворачивался к блондинке и улыбался ей, а та улыбалась ему. И Войд обхватывал стакан обеими ручищами и по новой бормотал себе под нос заученную историю про тех четверых и сверкающую фигуру. Кто знает, что из этого было на самом деле, а что он сочинил сам?

Впрочем, говорят, фигуру ту видели многие. Будто бы поднялась она над городом и заслонила треть неба. А потом вдруг башня на Паноптикуме как будто лопнула и вся разом обратилась в гигантское стоячее облако огня и дыма. И это облако тоже обрело человекоподобные очертания. И две эти фигуры бились друг с другом, и та, сверкающая, ослепительно ярким мечом рассекла недруга надвое, и разметала его остатки по небу. А затем острием клинка коснулась зенита, и растрескавшиеся молниями тучи расступились, обрушив на город невиданной силы ливень, погасивший все пожары разом. И уцелевшие в хаосе люди с изумлением смотрели на рассветное небо, где в зените сияла комета…