Мать была в восторге от Александры. Отметки у меня резко пошли вверх, и я снова обрел свободу.

Вскоре я стал все выходные проводить в Нью-Йорке. Если матери не было, Александра приглашала меня к себе. Я подходил к дому с колотящимся сердцем, она открывала дверь, брала меня за руку и вела в свою комнату.

Долгое время Александра в моем сознании связывалась с рэпером Тупаком. У нее над кроватью висел его огромный постер. Мы падали на матрас, она раздевалась, а я видел Тупака: он глядел на нас и поднимал большой палец в знак одобрения. Мне и сегодня достаточно услышать его песню по радио, чтобы у меня, как у собаки Павлова, сработал условный рефлекс и я представил себя с ней в постели. Именно она научила меня заниматься любовью, и у меня, надо сказать, неплохо получалось. Я чувствовал себя все увереннее. Входил к ней в комнату, приветствовал мистера Тупака, мы сбрасывали одежду и приступали к своим играм. После секса мы долго разговаривали. Она натягивала широкую футболку и, свернув косяк, курила в открытое окно. Да, именно она впервые дала мне попробовать марихуану. А когда я, вымотанный и укуренный, возвращался в Монклер, мать за ужином непременно спрашивала с едва заметной улыбкой:

— Как поживает малышка Александра?

Не знаю, кто из Банды Гольдманов первым познал радости любви — я или не я. Говорить об Александре с Вуди и Гиллелем было для меня невозможно. Мне казалось, что я их предаю. Впрочем, Александра в любом случае просила никому не говорить о наших отношениях, так что приходилось молчать.

Иногда я видел, как после уроков она гуляет с мальчиками постарше. Подойти я не мог и буквально заболевал от ревности. Встретившись с ней в кафе, я спрашивал:

— Это что за придурки за тобой увиваются?

Она смеялась:

— Они никто. Просто друзья, ничего серьезного. Ничего такого серьезного, как с тобой.

— А мы можем как-нибудь погулять с твоими друзьями? — молил я.

— Нет. Ты не должен никому про нас говорить.

— Но почему? Мы уже почти четыре месяца вместе. Ты меня стыдишься, или что?

— Хватит загоняться, Маркикетик. Просто лучше, чтобы про нас никто не знал.

— Откуда ты знаешь, что я никому не говорил?

— Знаю. Потому что ты другой. Ты очень честный парень, Маркикетик. Ты не похож на других мальчишек, тем и замечателен.

— Перестань называть меня Маркикетик!

Она улыбалась:

— Ладно, Маркикетик.

Поздней весной 1996 года Патрик Невилл, который уже несколько месяцев старался переехать в Нью-Йорк, чтобы жить поближе к дочери и попробовать спасти свой брак, получил важный пост в каком-то инвестиционном фонде, офис которого тоже находился на Манхэттене, и, в свою очередь, покинул Оук-Парк. Теперь он жил в отличной квартире на 16-й авеню, неподалеку от жены. У Александры появилось два дома и две спальни, отчего я стал ездить в Нью-Йорк еще чаще. А когда Патрик и Джиллиан уходили вместе поужинать и попытаться восстановить отношения, мы даже не знали, куда направиться и в которой квартире встречаться.

Я без конца торчал у нее, но мне тоже хотелось, чтобы она как-нибудь приехала ночевать ко мне в Монклер. В свой день рождения, на уикенд, я совершил величайший подвиг: спровадил из дому родителей. Я решил пригласить Александру в Монклер с ночевкой. Для пущей романтики я пробрался к ней в школу и, высмотрев, как мне казалось, ее шкафчик, засунул туда открытку с приглашением на послезавтра. К вечеру я приготовил все для романтического ужина при свечах, с цветами и приглушенным светом. Я пригласил ее на семь. В восемь, не дождавшись от нее никаких вестей, я позвонил ее матери, но та сказала, что ее нет дома. Позвонил отцу — та же песня. В десять вечера я задул свечи. В одиннадцать — выбросил ужин в мусорное ведро. В половине двенадцатого — открыл бутылку вина, которую свистнул у отца, и выдул ее в одиночку. В полночь, пьяный и одинокий, я спел сам себе «С днем рожденья тебя!» и задул собственные свечи. Спать я отправился с дурной головой и с ощущением, что я ее ненавижу. Два дня я не давал о себе знать. Не ездил в Нью-Йорк, не отвечал на ее звонки. В конце концов она сама явилась в Монклер и перехватила меня у выхода из школы:

— Маркус, может, все-таки скажешь, что на тебя нашло?

— Что на меня нашло? Ты шутишь! Как ты могла со мной так поступить?

— Да о чем ты?

— О своем дне рождения!

— А что с твоим днем рождения?

— Ты меня бросила на мой день рождения! Я тебя пригласил к себе, а ты не приехала!

— Откуда я могла знать про твой день рождения, если ты мне ничего не сказал?

— Я тебе в шкафчик приглашение положил.

— Я не находила…

— Ой, — несколько растерянно отозвался я.

Значит, я ошибся шкафчиком…

— И вообще, Марки, ты дурак, что ли? Выслеживать меня, вместо того чтобы позвонить и сообщить все, что надо? Когда люди — пара, они должны общаться.

— О! А мы с тобой пара?

— А что мы еще с тобой такое, Маркиколух!

Она посмотрела мне прямо в глаза, и во мне разлилось огромное счастье. Мы — пара. Первый раз в жизни девушка говорит, что мы с ней — пара. Она притянула меня к себе, на глазах у всех поцеловала с языком, потом оттолкнула и сказала: «А теперь вали отсюда».

Мы — пара. Я не мог прийти в себя. В довершение всего на следующих выходных Александра заехала за мной на машине в Монклер и повезла «покататься». Я сперва не понял, куда мы едем, но потом мы свернули в Тоннель Линкольна.

— Мы едем на Манхэттен?

— Да, ангел мой.

Затем я понял, что мы там переночуем: она затормозила у «Уолдорф-Астории».

— «Уолдорф»?

— Ага.

— Мы будем ночевать в гостинице?

— Ага.

— Но мне переодеться не во что.

— Право же, зубную щетку и рубашку мы тебе отыщем. В Нью-Йорке, знаешь ли, такие вещи кое-где попадаются.