— Точно, — буркнул я. Как-то позабыл, что версия Вернера — всего лишь версия, а не объективная истина. Типичная ошибка начинающего следователя, упрекнул я себя.

— Охота здесь у нас для многих — часть жизни. Добывают косуль, ланей, горных козлов, фазанов, бекасов. А еще тетеревов и волков, когда они тут водились. В задней комнате «Лили» стоит чучело рыси. На табличке значится «1888», но, по-моему, чучело сделали позже, поэтому его и не выставляют.

— Плохая реклама?

— Ну да, но дело не в этом. Даже сейчас не все в Зибенхохе переварили эту историю с заповедником. Только представь: в восемьдесят пятом заповедник представлял собой всего лишь заявку, отпечатанную на машинке и погребенную среди прочих бумаг на столе какого-нибудь провинциального чинуши. Некоторые охотники соблюдали правила, но и браконьеров было полно.

— Зачем им было убивать тех троих?

— Из-за Маркуса. Маркус был целью. В восемьдесят пятом ему едва стукнуло шестнадцать, но он свое дело крепко знал. Ходил за Максом как приклеенный, во всем ему подражал, и Курту тоже. Хотел тоже поступить в Лесной корпус. А Макс-то, Макс: — стоило Маркусу появиться поблизости, видел бы ты, как он хорохорился: грудь колесом, ботинки сверкают. — Луис покачал головой. — Мальчишки оба, но у мальчишек море энтузиазма. А с энтузиазмом всего можно добиться. Маркус всем тут плешь проел, твердил, что заботится об охране окружающей среды: упрямец, каких мало. Услышит о незаконной вырубке или убое — пойдет и настучит Командиру Губнеру. Командир Губнер заполнит бумажки, покивает, поблагодарит, а сам усмехается себе в усы, смеется над мальчишкой. До инфаркта Командир Губнер тоже охотился. Тут и говорить нечего: стоило Маркусу выйти из конторы, как все протоколы летели в печку. Так что вот тебе вторая теория.

— Мстительные браконьеры?

— Браконьеры, которых бьют по кошельку. Маркус повадился разорять их тайники.

— Тайники? — переспросил я, поднимая брови.

— Большую часть денег браконьеры выручают не от продажи оленины ресторанам. Они много наваривают на ловле птиц. Забирают птенцов, ставят силки на вьюрков и малиновок. За них хорошо платят.

— А Маркус убирал силки.

— Именно.

— Веский мотив, чтобы убить его?

— Это дело совести каждого. Но вот послушай: в конце семидесятых я застукал Эльмара с полным мешком птиц. Галки, одна завирушка и два птенца белой куропатки. Он сказал, что знает одного типа в Салорно, который выложит за птенцов немалую сумму.

— Какую?

— Через неделю мы с ним поехали в Тренто покупать «ардженту» цвета слоновой кости.

— Ему столько заплатили?

Луис пожал плечами:

— Конечно, две куропатки его не сделали богачом, но я бы сказал, что немалая часть суммы происходила из того мешка.

— Что еще?

— Ты разве не слышишь, Сэлинджер, как скрипят твои челюсти, пережевывая воздух?

— Может, мне это нравится.

С задумчивым видом Луис припал к трубке.

— Отец Эви.

— Коммивояжер из Вероны?

— Мауро Тоньон. Говорили, будто он вернулся в Зибенхох вне себя от ярости. Будто он убил Эви из ненависти к бывшей жене.

— Из ненависти?

Луис подмигнул:

— Он был проклятущий Walscher, разве нет?

— Эта версия мне кажется немного…

— Притянутой за уши? Расистской? Все вместе? Так и есть: это относится и ко всем прочим историям. Местные слухи, далекие от правды. Никто не знает правды о бойне на Блеттербахе. Все только предполагают.

— Насчет него проводилось расследование?

— Никто даже не знал, что с ним сталось, с этим ублюдком. Но слухи распространялись. — Луис забарабанил по подлокотнику кресла скрюченными от артрита пальцами. — Еще есть версия о сведении счетов.

— По поводу чего?

— Наркотиков.

— Наркотиков? — в растерянности переспросил я.

— Опять Маркус.

— Он употреблял наркотики?

— Дело было в восемьдесят пятом, мать у него спилась, сестра уехала в Инсбрук, он ходил в школу в городе и вставал каждый день в пять утра. По мне, так он имел полное право немного покурить той травки, которую я обнаружил даже в комоде у моей дочери Марлен. Командир Губнер устроил ему знатную головомойку, и дело на том кончилось. Но злые языки не угомонились. Парня заклеймили как…

— Но все как один твердили, что он славный парень, — перебил я.

Луис разгорячился:

— Здесь, в Зибенхохе, все обо всех говорят хорошо. Хорошо говорят о Вернере, хотя болтают, будто он уехал в Клес из малодушия, поскольку не желал помогать бедному Гюнтеру. Хорошо говорят и о бедном Гюнтере, вот только когда он принимался выть на луну, все закрывали глаза и затыкали уши. Единственным, кто пытался ему помочь, был Макс, который тем временем стал Командиром Крюном и о котором все говорят даже очень хорошо, верно?

— И о нем тоже…

— Говорили: дескать, подозрительно, зачем Максу навещать Эви и Курта в Инсбруке, тащиться целых семь часов в поезде. Забывали, однако, что Макс ездил в Инсбрук, сопровождая несовершеннолетнего Маркуса. Забывали, что несовершеннолетний не мог пересекать границу без сопровождения. Особенно в те времена. И если ты им это напомнишь, холодную войну, шлагбаумы, обыски всех и каждого, они что тебе скажут? Заговорят о чем-нибудь другом! Болтают еще, что это Верена, невеста Макса, нынче его жена, поубивала троих бедолаг из ревности. Уж такая чушь: Верена росточком где-то метр шестьдесят, Курт повалил бы ее одной рукой. Люди болтают, Сэлинджер, болтают без конца. И чем больше болтают, тем больше лицемерят и выдумывают небылицы.