– У меня не было сил об этом рассказывать. Я думала, Стеллу и так отпустят.

Я перевожу взгляд на присяжных. Шведский демократ откинулся назад, выкатив живот, как после сытного обеда. Спонтанное чувство – что он уже все для себя решил. Рядом сидят две тетки и перешептываются.

В голосе Йенни Янсдоттер слышится искреннее любопытство, когда она задает следующий вопрос:

– Почему мы должны поверить вам теперь, Амина? У вас было много возможностей рассказать об этом полиции.

Я незаметно вкладываю ладонь в руку Адама, но поднять на него глаза не решаюсь.

– Он не прекратил, – продолжает Амина. – Несколько раз я просила его прекратить.

Янсдоттер роняет ручку, но не перестает крутить пальцами, словно бы не замечая этого.

– Он все продолжал и продолжал… – говорит Амина.

У прокурора открывается рот. Теперь до нее доходит. Несколько раз она собирается что-то сказать, но сбивается и снова пытается собраться с мыслями.

– Я сказала ему, что не хочу, – говорит Амина. – Я кричала, чтобы он меня отпустил.

– Почему вы ничего не сказали об этом на допросе в полиции? – спрашивает прокурор.

Амина выдавливает из себя ответ:

– Я – была – девственницей.

Янсдоттер умолкает.

– Я пыталась отпихнуть его, но у меня не получилось. Он прижал мои руки к земле. Я не могла… Я билась, царапалась и кричала, но вырваться не могла.

Выпустив руку Адама, я снова оборачиваюсь и смотрю на Александру. Этого достаточно, чтобы развеять все сомнения. Теперь я понимаю, что это было единственно верным решением. Иного пути просто не было. Все равно никакой справедливости не существует.

Амина пытается совладать с голосом. Отпив глоток воды, она откашливается. Потом смотрит прямо на председателя суда:

– Кристофер Ольсен изнасиловал меня.

Собственно говоря, идея с самого начала была идиотская. К церкви Стелла была настроена враждебно. Что ей делать в конфирмационном лагере?

– Думаю, для нее это будет полезно, – сказал Адам. – Кроме того, она окажется белой вороной, если не поедет.

– Амина тоже не поедет, – возразила я.

– Но ведь она мусульманка.

– Ее папа мусульманин. А Стелла – атеистка.

Почему я не проявила больше настойчивости? Эти мучительные угрызения совести, с которыми мне теперь приходится жить. Почему я позволила ей поехать?

Со временем Адам начал отпускать поводья и постепенно становился более терпимым и рассудительным в отношениях со Стеллой, и мне не хотелось отыгрывать все назад. Поэтому, несмотря на свои опасения, я сдалась; и радость на лице Стеллы еще больше утвердила меня в этом решении.

Когда позднее Адам позвонил из лагеря, пытаясь объяснить, что произошло, что эта скотина сделала с нашей дочкой, я поначалу даже не поняла. Сама я только что прилетела поздним рейсом из Стокгольма.

Адам что-то бессвязно говорил о том, чтобы призвать этого человека к ответственности – и что это уже не имеет значения.

– Ты понимаешь, что произошло? – кричал он в трубку. – Стеллу изнасиловали!

Голова у меня закружилась, трубка задрожала в руке.

– Ты должен позвонить в полицию. Отвези ее в больницу, Адам!

Он ответил уклончиво.

– Адам! Очень важно, чтобы ее немедленно осмотрел врач.

– Поговорим позже. Мы едем домой.

Я сидела за кухонным столом, когда у дома зарычал мотор машины. Я выбежала им навстречу, голова у меня раскалывалась.

Стелла упала ко мне в объятия, и я почти внесла ее в дом, словно ей снова было пять лет. Она сидела в кухне как парализованная, с совершенно отсутствующим лицом.

Я плакала, стуча кулаками в грудь Адама.

– Как такое могло произойти?

– Успокойся, – проговорил Адам, держа меня за руки.

– Почему ты не позвонил в полицию? Зачем вы приехали домой?

Он поднял на меня пустые глаза.

– Что ты там делал? Шпионил за Стеллой?

– Это моя работа.

– Твоя работа? – Мне он ни слова не сказал о том, что собирается поехать в лагерь. – Я звоню в полицию.

Я вытащила телефон из чехла, но Адам отобрал его у меня:

– Подожди! Все не так просто, как ты думаешь.

– Что такое?

Взглянув на Стеллу, он сделал мне знак выйти с ним в прихожую.