Теперь все становилось таким прозрачным.

— Когда Аннелизе родилась, вы сели в поезд и поехали в Инсбрук. В январе? Феврале? Главное, когда ты увидел девочку, когда взял ее на руки, только тогда и понял, что Эви никогда не будет твоей, никогда. Ведь ты любил ее, правда? Только вот она выбрала Курта и родила от него дочь. Эта девочка стала явным знаком, плодом их любви. Ты не мог уже лгать самому себе, питать надежду, что эти двое расстанутся. В этот момент ты и решил их убить.

От «а» к «б».

От «б» к «в».

И дальше…

— Но не сразу. Не там. Тебя бы нашли. Арестовали в мгновение ока. Ты не хотел закончить свои дни в тюрьме. Ты хотел убить их здесь. И по вполне определенной причине, не так ли?

Макс качал головой.

Гром прогремел над Блеттербахом.

— Треугольники, — объявил я. — Треугольники вершинами вверх. Символ, который спас мне жизнь в пещерах. Три треугольника вершинами вверх. Корона — вот что такое этот символ. Кроне — по-немецки. Крюн — на диалекте. Это твой дед вырезал короны на стенах рудника, правда? Он отвечал за безопасность работ. Рудник и пещеры — единый лабиринт, в который никто не рискует заходить. Ты остался последним в Зибенхохе, кто знает его как свои пять пальцев. Тебя водила туда бабушка? Ведь безумие не зарождается само собой, в одночасье. Оно накапливается. Осаждается, слой за слоем. Нужно время. Годы. Это была она, правда? Сколько обид, сколько злобы передала она тебе? Сколько потребовалось ненависти, Макс?

Макс не реагировал.

Изумление на его лице казалось неподдельным.

Хоть «Оскара» присуждай.

Или он и в самом деле удивился.

Через тридцать лет кто-то докопался до правды.

— Безумие осаждается, слой за слоем, затем ненависть пронизывает их насквозь, извлекая жажду крови. Медленный, холодный процесс. Ты выжидал. Они были твоими друзьями, ты знал их. Знал, что рано или поздно Курт и Эви вернутся туда, где родилась их любовь. И ты обеспечишь себе твердое алиби: расстояние от Зибенхоха. Никто не сможет тебя арестовать. Разумеется, ожидание могло затянуться, но что за важность? Блеттербах находится здесь миллионы лет, а тебе терпения не занимать. Но ждать пришлось всего четыре месяца. Больше того, самозарождающаяся гроза предоставила тебе такое прикрытие, на какое ты и не рассчитывал, так ведь? Но… — Я взорвался. — Что ты почувствовал, когда Грюнвальд выскочил неизвестно откуда? И разрушил весь твой план?

Я сделал шаг вперед.

Пора было заканчивать. И нападать.

— Сколько времени тебе потребовалось, чтобы добраться сюда, Макс? — наступал я. — Сколько времени нужно, если идти через пещеры?

Сквозь душащий меня гнев я расслышал голос Вернера. Дрожащий голос.

— Это невозможно. Это значит, что…

Вот он и наступил.

Ужас.

— Это значит, — закончил я за Вернера, — что в этой истории есть три невинные жертвы. Курт, Эви, Маркус. И один герой. Оскар Грюнвальд. Оскар Грюнвальд, который спас девочку, нарушив планы Макса. Оскар Грюнвальд, которого вы убили.

Как на Ортлесе, подумал я. Невинные жертвы и герои погибают, виновные спасаются.

— Нет, — простонал Вернер.

Больше он ничего не успел сказать. Его глаза расширились. Он поднес руки к животу.

Выражение на лице Макса не изменилось, когда он повернул нож в ране.

Аннелизе закричала, прижав к себе девочку, не давая ей смотреть.

— Полтора часа, Сэлинджер, — ответил Макс ровным голосом. — Туда и обратно. Полтора часа. Но нужно плыть. Оми заставляла меня, когда мне было столько же лет, сколько твоей дочери. Плыть в пещерах, в темноте, — это обновляло кровь Крюнов, возрождало ее. Так говорила бабушка. Когда в двадцать третьем случился обвал, подземные воды затопили все. Горняки захлебнулись. Дед ошибся в расчетах. Ошибся потому, что устал, потому, что ему платили, как другим оборванцам из Зибенхоха, а ведь он отвечал за безопасность, он не был простым горняком. Дед погиб вместе со всеми, хотя стоил тысячи таких, как они.

Макс сплюнул.

Уставился на меня.

— Прикинь, Сэлинджер, — сказал он. — Полтора часа. Еще меньше получаса, чтобы найти их под этой скалой. Полчаса. Это судьба. Они, все трое, должны были умереть. И девчонка тоже.

Он вынул нож из раны, и Вернер рухнул на колени. Одним плавным движением Макс приставил острие к его горлу.

— Брось ветку.

Я бросил.

— Три шага назад.

Я подчинился.

Макс принял вид доброго дядюшки:

— Сколько времени прошло с тех пор, как ты сунул нос в эту историю?

— Несколько месяцев.

— Несколько месяцев! — прорычал Макс. — Даже этот пьяница Гюнтер что-то заподозрил. Думаешь, кто подсунул ему экспертное заключение? — Вне себя, он схватил Вернера за подбородок. — А ты? Тридцать лет воображал себя героем. И за тридцать лет так ничего и не понял.

Вернер понурился, совсем упав духом.

Макс повертел нож в руке.

— С вами будет сложнее, но гораздо забавнее. Топор чересчур… грубое орудие.

— Разве не достаточно было их застрелить? У тебя ведь было ружье?

— Они бы не страдали так, как мне хотелось. За все унижения, какие я перенес, они должны были заплатить. Нахлебаться того дерьма. Дерьма, которым Зибенхох приправлял каждый кусок, какой я съел с самого моего рождения. Потомок того, по чьей вине случился обвал в руднике. Как будто ребенок мог за что-то ответить. Ах! Уж они натешились, измываясь над нами! Издевались над нашей бедностью, поднимали нас на смех. Вот и Эви рассмеялась, когда я объяснился ей в любви. Подумала, я шучу. Шучу, понимаешь? Предпочла Курта. Сукина сына. Спасателя. Героя. Но в конце концов я на них отыгрался.