— Для нас это огромное удовольствие, Вуди. Ты потрясающий мальчик, мы все тебя очень любим.

— Миссис Гольдман, я украл… Простите, я не заслужил жить с вами.

— Что ты украл?

— Я на днях поднимался в вашу спальню, там было фото на столике…

Он встал с кровати и, глотая слезы, открыл свою сумку, достал семейную фотографию и протянул ее тете Аните.

— Извините, — всхлипнул он. — Я не хотел ее красть, мне просто хотелось иметь ваше фото. Я боюсь, что однажды вы меня прогоните.

Она потрепала его по голове:

— Никто тебя не прогонит, Вуди. А вообще хорошо, что ты мне сказал про фото, на нем кое-кого не хватает.

В следующие выходные Гольдманы-из-Балтимора, теперь уже четверо, сделали в торговом центре новые семейные фотографии.

Вернувшись домой, Вуди позвонил отцу. Снова наткнулся на автоответчик и снова оставил сообщение:

Я прекрасно помню ту зиму 1990 года во Флориде; тогда Вуди вошел в мою жизнь и остался в ней навсегда. Мы сошлись сразу. С того дня началась бурная история Банды Гольдманов. Думаю, именно после знакомства с Вуди я по-настоящему полюбил Флориду, прежде мне там было скучновато. Вслед за Гиллелем я тоже подпал под обаяние этого могучего и неотразимого парня.

В конце первого года их совместной учебы в Оук-Три в школу должен был прийти фотограф. Гиллель принес Вуди пакет.

— Это мне?

— Да, на завтра.

Вуди открыл пакет. Там лежала желтая футболка с надписью «Друзья на всю жизнь».

— Спасибо, Гилл!

— Я ее в торговом центре увидел. И себе такую же взял. Чтобы у нас были на фото одинаковые майки. Ну, если хочешь, конечно… Если не считаешь, что это уж совсем чепуха.

— Нет, никакая не чепуха!

Класс выстроили по алфавиту, и Вудро Маршалл Финн оказался рядом с Гиллелем Гольдманом. На ежегодной фотографии школы Оук-Три за 1990–1991 годы они впервые стояли рядом, и трудно было сказать, кто из них двоих больше Гольдман.

До встречи с Дюком в 2012 году я никогда не думал, что человек и собака могут так быстро сдружиться. Он всегда был рядом, и я, естественно, к нему привязался. Кто бы устоял перед его лукавым обаянием, перед нежностью, с какой он клал голову вам на колени, требуя ласки, или перед молящим взором, каким он следил за вами всякий раз, когда открывался холодильник?

А еще я обнаружил, что чем прочнее становились наши отношения с Дюком, тем спокойнее я общался с Александрой. Она немножко расслабилась. Иногда называла меня Марки, как прежде. Снова стала ласковой, мягкой, снова заливисто смеялась моим дурацким шуткам. Я очень давно не испытывал такой радости, как в те краденые минуты, которые проводил с ней. Я понял, что мне никто не нужен, кроме нее; время, когда я отвозил Дюка в дом Кевина, было самым счастливым за весь день. Возможно, у меня разыгралось воображение, не знаю, но мне казалось, что она старается немного побыть со мной наедине. Если Кевин делал упражнения на террасе, она уводила меня на кухню. Если он был на кухне, готовил себе протеиновые коктейли или мариновал стейки, она вела меня на террасу. От некоторых ее жестов, касаний, взглядов, улыбок мое сердце колотилось сильнее. На какой-то миг у меня возникало впечатление, что мы с ней снова одно целое. В машину я садился взвинченный донельзя. Мне ужасно хотелось пригласить ее куда-нибудь на ужин. Провести целый вечер вдвоем, без ее хоккеиста, который всякий раз одаривал меня подробнейшим рассказом о своих сеансах физиотерапии. Но я боялся проявлять инициативу, не хотел все испортить.

Однажды, испугавшись, что мои хитрости выплывут наружу, я отослал Дюка домой. В то утро я проснулся от угрызений совести, с предчувствием, что скоро меня выведут на чистую воду. Когда ровно в шесть под дверью раздалось тявканье Дюка, я открыл ему, а после его изъявлений радости сел перед ним на корточки.

— Тебе нельзя оставаться, — сказал я, гладя его по голове. — Боюсь, они заподозрят неладное. Тебе нужно вернуться домой.

Он понурил голову, всем своим видом изобразил печаль и улегся на крыльце, повесив уши. Я держался из последних сил. Закрыл дверь и уселся под ней. Такой же несчастный, как и он.

В тот день я почти не работал. Мне не хватало присутствия Дюка. Он был мне нужен, мне нужно было слышать, как он грызет пластиковые игрушки или посапывает на диване.

Вечером Лео пришел ко мне играть в шахматы и тут же заметил мой жуткий вид.

— Кто-нибудь умер? — спросил он, когда я открыл дверь.

— Я сегодня не виделся с Дюком.

— Он не пришел?

— Пришел, но я его отослал назад. Испугался, что меня поймают.

Он с любопытством уставился на меня:

— Вы, случайно, головой не стукались в последнее время?

Назавтра, когда в шесть утра раздался лай Дюка, я угостил его отборным мясом. Мне надо было сходить на почту, и я взял его с собой. Потом не удержался и погулял с ним по городу: сводил его к парикмахеру и вместе с ним зашел в свою любимую забегаловку съесть фисташковое мороженое ручной работы. Мы сидели на террасе, я держал его вафельный стаканчик, он страстно его облизывал, как вдруг раздался чей-то голос:

— Маркус?

Я в ужасе обернулся посмотреть, кто меня застукал. Это был Лео.