Я внимательно посмотрела по сторонам. Взглянула на Цзиня, потому что все же знают, что он умный, рассудительный – а мне очень хотелось услышать голос разума.

– Цзинь, я этого не делала!

Он несколько секунд смотрел себе под ноги, потом поднял голову, устремил на меня взгляд карих глаз.

– Да, знаю, но суть не в этом.

– А в чем? В чем суть?

Этот вопрос я едва ли не выкрикнула, но они уже вернулись к своим делам. Никто меня не гнал, я ушла сама. На следующий день вернулась. Ван Фань был там – капал слюной и хихикал, играя с остальными. Я присоединилась к игре – как будто ничего и не произошло. Но в тот момент я поняла, что значат слова Цзиня: «Да, знаю, но суть не в этом». В школе Ван Фаня называли «умственно отсталым». Всё потому, что, когда в обеденный перерыв он ел, почти вся его еда вываливалась на рубашку, а еще он иногда начинал хихикать без всякой причины.

Но суть была не в этом. Как меня приняли в компанию, хотя я и не обладала никакими выдающимися свойствами, так приняли и Ван Фаня, потому что однажды он пришел к нам и захотел поиграть. Для нас, детей, в то время не было ничего ценнее совместной игры, пусть среди нас и были недоумки, не такие, как все, косоглазые или с толстым животом. Вот в чем была суть.

– Давайте поиграем в другую игру! – предложил Цзинь.

Его, как всегда, послушались. Мы с Цзинем учились в одной школе, но в разных классах. Тем не менее я однажды видела, как он выходил на сцену получать награду за достижения в каллиграфии. А еще я знала, что отец его важная птица, хотя как мы это выяснили, неизвестно, потому что Цзинь редко упоминал своих родителей.

– В какую? – серьезно осведомился Чжен.

– В кошки-мышки! – тут же ответил Цзинь.

Чжен кивнул, соглашаясь.

– Хорошо, – сказал он. – Начинаем.

И посмотрел на меня.

– Мышка! – выкрикнул он.

Я невольно захихикала, все на меня смотрели, но я очень обрадовалась, что Чжен меня выбрал.

А потом кровь у меня застыла.

– Ван Фань – кот!

И тут же все принялись декламировать хором:

– Который час?

– Скоро шесть.

– Котик наш дома?

– Пора ему есть!

Игра состояла в том, что после этого стишка кот должен был ловить мышку, но, к сожалению, Ван Фань это недопонял и ринулся на меня прежде, чем все замолчали. Я почувствовала, что падаю – будто в замедленной съемке, а потом время понеслось вскачь, и вот я уже лежала на грязном полу, оглушенная, каскад звуков рушился внутрь меня, а в ухо жарко, возбужденно и шершаво дышал Ван Фань. Я почувствовала на щеке теплую струйку.

Подняла глаза на нависшее надо мной пухлое осклабившееся лицо, и меня вдруг будто током пронзила ярость; захотелось выцарапать Фаню глаза, раскровенить мокрые шепелявые губы. Он был маленьким, в определенном смысле самым маленьким из всех нас, и тем не менее ощущение его тела поверх моего было невыносимым: я чувствовала жар, исходивший из дряблых складок кожи на лице и животе. Ощущала кисловатый запашок, поднимавшийся из впадин его тела – подмышек, дебелых ляжек.

Он все хихикал, сотрясаясь всей тушей, но на сей раз я не стала орать и обзывать его недоумком, не стала плеваться (а это худшее, чем один ребенок может обидеть другого). Вместо этого я проглотила отвращение, сгруппировалась и ловким движением сдвинула его дряблое тело на сторону – он завалился на бок, а я высвободилась.

С трудом встала на ноги. Посмотрела на остальных. Они все смеялись. В первый момент я опешила. В ноздрях все еще ощущался запах Ван Фаня. А он катался по земле, хихикая, как будто над какой-то ужасно смешной шуткой, как будто его щекотал кто-то невидимый. Я почувствовала, что все на меня смотрят. А потом ощутила собственный смех. Натужный. Странный. Звук, зарождавшийся вне моего тела. Все вернулись к игре. Кроме Цзиня. Он еще немного понаблюдал за мной – с загадочным, оценивающим выражением на лице.

Солнце скрылось за горизонтом. На землю упала тень. И вот мы понемногу начали расходиться, каждый отправлялся в своем направлении, к дому. Зарядил дождь. Но я не спешила. И снова ощутила на себе взгляд Цзиня. Вдумчивый, любопытный.

– Хочешь кое-что покажу? – спросил он.

– Ага.

Спускалась ночь, а я знала, что до темноты должна вернуться домой. Такое правило завели мои родители. Я иногда скандалила по этому поводу, но без особого пыла, потому что, если честно, мне и самой было неуютно на улицах в темноте. Но в тот момент что-то удержало меня на месте, не позволило сразу же уйти. Цзинь говорил мягко, но в голосе его чувствовалось какое-то озорство, глаза лукаво блестели – как будто я казалась ему немного смешной. Если я откажусь с ним пойти, он решит, что я трусиха. Что я боюсь. И будет еще больше улыбаться. Если я просто уйду, я буду чувствовать этот лукаво-ироничный взгляд, устремленный мне в спину.

Так что я выпятила грудь и пошла с ним рядом. Дождь мягкими серыми струями падал на землю, над улицами поднимался пар – тусклая дымка, в которой очертания домов казались нечеткими, смутными. Тени разрастались, темнота обретала форму, не оставалось ничего, кроме шума дождя. Я чувствовала, как он стучит по ткани моих туфель, пробирается внутрь, проникает в носки, я чувствовала, что капли повисают на бровях и падают с кончика носа. Накатила усталость, как будто серая сырость засела и у меня в голове.

– Куда мы идем? Еще далеко?

– Не очень, – ответил Цзинь с тем же шепотком смутной улыбки на губах.

Я почувствовала укол раздражения. Начинали болеть ноги. Я уже хотела сказать Цзиню, что мне надоело, что есть дела поинтереснее. И тут он остановился.

– Пришли, – сказал он.

Я проследила за его взглядом. Большое многоэтажное здание. Бетонные стены скрывала тьма, но на каждом этаже были ряды полукруглых окон, изнутри исходило слабое бледно-оранжевое свечение. Крыша по крутой металлической дуге поднималась вверх, очень высоко, на ней переплетались трубы и провода. Даже оттуда, где мы стояли, слышно было негромкий гул внутри здания – в глубинах его работали какие-то механизмы. В темноте здание выглядело и обыкновенным, и чудовищным, но я понимала, что бояться нечего. Я уже поняла, где мы. Над зданием возвышалась труба, она гигантским пальцем торчала ввысь. Трубу я узнала, потому что по ночам видела ее из окна своей спальни. Вот только сейчас ее четкий черный контур так высоко вдавался в темный свод неба, что я показалась себе совсем маленькой, меня замутило от собственной ничтожности; из трубы во тьму вылетали призрачные клубы пара.