Очевидно, что поземельная зависимость уже известна людям саг. Но категория ландбу и все формальные правообязанности сторон еще только формируются. Отношения между ландбу и землевладельцами в это время регулируются, видимо, складывающимся обычаем или личной договоренностью сторон, фиксацию которой можно найти только в письменном праве. Но то, что время смены хозяина земли арендатором уже имеет место, свидетельствует о развитии земельного держания как социального института.

Категорию земельных держателей составляют преимущественно бывшие рабы и бывшие хозяева, потерявшие свою землю. Поскольку к концу изучаемого периода тенденция в отношениях между хозяином и рабом в условиях складывающегося поместного строя и сокращающегося притока рабов явно направлена в сторону освобождения рабов от полной личной зависимости, это не могло не привести к тому, что среди ландбу все более преобладают лично свободные люди. Что касается обедневших бондов, то о процессе размывания среднего слоя домохозяев, результатом которого было выделение главным образом малоимущих и вовсе неимущих людей, уже говорилось неоднократно. Не раз говорилось и о том, что такое положение было новым в Скандинавии XI–XII вв., ведь «раньше», как указывают саги, «бонды были богаты и непривычны» к незаконным поборам и вообще к зависимости.

В отличие от самостоятельных бондов-землевладельцев, с которых по мере своего складывания государство начинает взимать поземельный налог-скатт, арендаторы-держатели платят основные повинности непосредственно владельцу земли, и эта «подать в просторечье называется авpaд» («census qui uulgo auret uocatur»). Поэтому по существу ландбу – это «мужик, платящий подать [за землю владельцу последней]», или «аврадскарл», в отличие от обязанного платить государству «скаттового бонда», скаттебонда.

Когда в сагах рассказывается о том, что некий влиятельный, даже могущественный господин явился на тинг со своей родней, домочадцами и «своими бондами», то последние были, судя по всему, что нам известно, держателями его земли и/или мелкими хозяевами округи, которые находились от него в известной зависимости. И в этом смысле, но сугубо условно, зависимых держателей можно также причислить к «своим» для их землевладельцев, людям, составлявшим пусть не самый близкий круг господ, но все же подчиненное им окружение.

Проблема держателей-арендаторов интересно раскрывается в одном судебном деле уже первой половины XIII в. Знатный Стурла Тордарсон решил начать тяжбу из-за отнятого у него «Усадебного Пригорка». Поскольку он оспаривал решение окружного тинга, дело перешло на альтинг, где Стурла отсудил свое владение: землю и «Усадебный Пригорок». Но оказалось, что на него претендует не менее знатный Орэкья, который привел с собой на тинг «восемь десятков» людей. Впрочем, впоследствии в частном разговоре Орэкья «во имя дружбы» отказался от своих претензий, а Стурла передал ему на полгода права на другой хутор [1349] . В этом деле примечательно упоминание о практике передачи прав на недвижимость третьему лицу, в данном случае, видимо, без уплаты какой-то ренты. Эта даровая аренда была, скорее всего, оговорена условиями «дружбы». Но примечательно, что в ней заинтересован такой состоятельный человек, каким был Орэкья. В областных законах не раз появляются упоминания о выступлении состоятельных людей в качестве арендаторов (держателей) чужой земли. Это те случаи, когда чужую землю арендовали, т. е. выступали как ландбу (лейлендинги) некоего лица не из-за бедности, а чтобы стать еще богаче. Пестрота социального состава лиц, которые полностью или частично являлись держателями, представляет важную особенность этой страты в Скандинавии.

Итак, в сагах нередко говорится о бродягах, которые промышляли случайными заработками и нищенствовали. Поэт Гудмунд сын Асбьерна зло высмеивает такого бедняка – «дармоеда», «юрода», который подобрался к богатому столу. Ему бросают рыбную кость и с позором прогоняют [1350] . Очевидно, что оскорбить таких людей мог каждый хозяин: ведь у них не было чести, которую нельзя задевать безнаказанно.

К числу таких бедолаг относили бродячих артистов. В сагах почти нет упоминаний об участии в пирах бродячих артистов, или, как их называли, жонглеров, клоунов, музыкантов. Одно из редких упоминаний об этом находим в стихотворении Эйнара сына Скули, где скальд осыпает руганью «гусельника поганца», «грешного игреца», который за пятничным столом съел много мяса, «вольготно тешил плоть», за что и был высечен прутом [1351] .

Пренебрежительное отношение к простолюдину-музыканту и вообще бродячим артистам, которых запрещалось хоронить на освященной земле, находим и в последней главе Старшего Вестгёталага, странно «пристегнутой» к кодексу. Эта главка специально посвящена бродячим актерам (начало XIII в.), тем, «кто ходит с губной гармошкой или ездит со скрипкой или барабаном». Глава называется «Право музыканта», и по смыслу она связана с разделом о батраках того же закона. Там сказано, что ударенный кем-то музыкант остается «неотомщенным». Его можно унижать, заставляя, например, выполнять номер «с телкой». У этой телки сбривали шерсть с хвоста, который затем смазывали маслом, а музыканта заставляли надеть смазанные маслом башмаки. После этого он должен был гнать телку хворостиной с холма, одновременно держа ее за хвост. Если ему не удавалось удержать телку, присутствующие могли безнаказанно наносить ему оскорбления, даже увечить. Если же он телку все-таки удерживал (что, как уже ясно, было почти невозможно), то получал [на обед?] «хорошее животное» и мог наслаждаться им, «как собака наслаждается травой», т. е. до рвоты. И он никогда не должен просить «о большем праве, чем рабыня с с содранной кожей» (высеченная? – А.С.). Таково было одно из развлечений гётов еще в начале XIII в.

Зато, как уже говорилось выше, через столетие после этого кодекса и почти столетия после записи основного корпуса саг, в знаменитой «Хронике Эрика», об артистах на пирах королей и герцогов, особенно о щедром их вознаграждении хозяевами застолья, говорится уже неоднократно и в совсем ином тоне. Видимо, дело было в том, что артисты кочевали не только по соседним областям, но и, переходя через границы, появлялись в разных городах и при дворах различных государей. Они разносили добрую славу о милосердных и щедрых господах, худую – о злых и скупых, как было уже в XII–XIII столетиях во Франции, Англии, германских землях.