Денег с шестисот литров этилового спирта-ректификата I сорта пришло столько, что Лабуткин забыл о продуктовых карточках и отсылал мать на рынок за парной говядиной и в коммерческий магазин за белым хлебом.

Бочки поставили к нему в сарай. У Зелёного было опасно, к нему мог зайти участковый, а Лабуткин был на хорошем счету. Ни мать, ни жена не задавали вопросов, откуда взялся спирт и что с ним будут делать. Домашние знали, что пацаны знают, и этого было достаточно. Знали также и то, что Саша не притронется к спирту.

— Герасимову не показывай, а то он всё выжрет, — ворчала мать.

— А ты его не зови, — отговаривался Лабуткин.

Зелёный приезжал на розвальнях с одним и тем же мужиком, лет на десять постарше. По виду, из красной бедноты, но насупленный и осторожный. Звали его Алексей Перов, как втихаря поведал Зелёный. Сам мужик знакомиться не лез, а сидел на телеге и помалкивал, видом своим не выказывая интереса к постороннему.

Наливали через шланг в металлические сорокалитровые бидоны. Зелёный увозил товар по своим барыгам, а потом возвращался с толстой пачкой червонцев.

Сразу как завелись деньги, Лабуткин купил посредничеством Зелёного отрез синей саржи и серого габардина у тех же скупщиков краденого и пошил у портнихи с Охты два костюма. На его теперешнюю фигуру надо было снимать особую мерку. Жизнь изменилась необратимо и продолжала меняться дальше.

— Ох, запалимся, — притворно вздыхала Маша, примеряя новое платье.

— Не гони, мы всегда прилично жили, — отмахивался Лабуткин. — И будем жить. Как люди. Я — лучший!

В обновке он почувствовал себя веселей. Хороший костюм — залог здорового духа и высокого морального облика. Лабуткин вспомнил, что знал это раньше, но в больнице всё куда-то улетучилось. Из него много чего улетучилось за месяцы новой жизни. Многое теперь предстояло обретать заново, быть может, слегка иначе, но ведь и он стал другим. Вёл себя иначе, ходил иначе, он это чувствовал, но вернуть обратно было выше его сил. Одно он знал твёрдо — хорошая одежда помогает. Лабуткин решил заказать у армян новые ботинки, по мерке и без талонов.

По Шаболдину было не сказать, что он стал богат, только щёки округлились, а вот Митька заметно поправил своё материальное положение. Сам Зелёный вид всегда имел щеголеватый, даже если оказывался по уши в карточных долгах.

* * *

Однажды к вечеру, когда Лабуткин, проспавшись со смены, курил на крыльце, у калитки остановился Никифор Иванович.

— Прохлаждаесси?

— Есть такое дело.

— А вот пойдём, — как затейливый сказочник, манящий в страну грёз, позвал старик.

Лабуткин бросил окурок в траву и немедленно поднялся, сердце сладко замерло, как когда-то в детстве.

В доме старика всё пропахло машинным маслом. Было скудно и неприбранно.

— Смотри, что я тебе приготовил, — Никифор Иванович полез в божницу, достал из-за иконы тяжёлый свёрток.

Положил на стол, раскинул тряпицу.

— Прямо царский, — вырвалось у Лабуткина. — Никогда такого не видел.

— Сделал в лучшем виде, — Никифор Иванович поднял обеими руками хромированный наган и поднёс Лабуткину. — Разрешите доложить и извольте получить.

Не веря своим глазам, он взял револьвер, повертел. Такой роскошной игрушки у него отродясь не бывало. Совершенно невозможно было узнать наган. Накладки на рукояти остались теми же, но прочее…

— Да мой ли? — севшим голосом спросил он.

— Ты номер, номер глянь!

Номер был тот же, и звезду Тульского завода, поеденную коррозией, легко было опознать.

— Что, съел! — ликовал Никифор Иванович.

— Высший класс!

Револьвер блестел и отбрасывал на стены зайчики. Диковинные вещи могли для забавы состряпать металлисты.

— Шлифанул неровности, заполировал — дело недолгое. Отдал в гальванику, там за ночь довели до ума, и дело в шляпе. А каморы я тебе загладил как зеркало. Гильзы будут сами выскакивать, только держи.

— Люкс вообще. Ну, уважил, — от души признался Лабуткин.

— Помни Никифор Иваныча!

— Век буду помнить, — честно сказал он, опуская никелированный револьвер в брючной карман. — Слушай, Никифор Иванович, может, тебе надо чего?

— Окстись, Саша, — засмущался сосед. — У меня всё есть.

— У меня теперь деньги водятся.

— Всё есть, — повторил старый слесарь. — У тебя — семья.

— Ты обращайся, за мной не заржавеет, — заверил Лабуткин.

— Храни тебя Бог, Саша, — словно провожая, вздохнул старик.

* * *

Патронов с собой Лабуткин взял пятнадцать штук, не считая тех, что лежали в барабане.

— Пойдём в лес, — подмигнул он зашедшему с деньгами Зелёному. — Любишь по чуркам стрелять?

Они зашли далеко в перелесок, куда не прибегут милиционеры, хоть стреляй там, хоть ори как резаный.