Попойка с Мутным Глазом вразумила его. Тогда он внедрялся в криминальную среду Ржевки, сейчас он чувствовал продолжение.

Весь день бродить с корзинкой, подставляясь под пули жиганов, и весь день сидеть в засаде на лестнице — удовольствия несравнимые. В лесу холодно и не скучно, того и гляди прилетит, а может не прилетит вовсе. На лестнице скучно, но в конце прилетит обязательно.

Дважды, один за другим, бахнули выстрелы охотничьего ружья. Вася огляделся. Никого в пределах видимости. Сунул руку под пиджак, подоткнул за ремень на пузе тёплую сталь нагана. Вася держал его слева, чтобы можно было быстро добраться через запах, не расстёгивая пуговицы. У других сотрудников был маленькие маузеры образца 1914 года, их можно незаметно таскать в кармане. Снова раскатился по лесу ружейный выстрел, но теперь он даже успокаивал. Явно не резкий щелчок маузера или хлопок нагана, который Панов особенно боялся услышать.

Он вышел на прогалину. В разрыве серой пелены проглянуло солнце.

«Надо засветить часы, если за мной наблюдают», — Вася задрал рукав и посмотрел на циферблат. В потёртостях на покрытии проглядывала латунь корпуса, но хромирование всё же неплохо блестело. Шпана за такие котлы вполне могла убить. Вася подождал, прислушался, осмотрелся и увидел гриб. Под старой берёзой, где корни вспучили бугор земли и травы не росло, стоял матёрый подосиновик. Вася мгновенно выхватил финку и, хищно пригнувшись, ринулся к добыче, как будто её могли у него отнять. Красный гриб был крепкий и не червивый. Вася аккуратно положил его в корзину, крутанул в пальцах финский нож и подумал, что никогда не находил подосиновики под осинами.

Он не чувствовал, как за ним наблюдают прищуренные глаза.

Вася думал, что под осинами он встречал подберёзовики, но, в основном, лисички и сыроежки, а вот красный гриб — ни разу.

Зудели и лезли в нос комары. На голенища налипла паутина. Вася рыскал по лесу и набрёл на Эриха Берга. Оперативник нервно оглянулся, схватился за карман, но узнал Васю и постарался скрыться за деревьями.

Усталые, голодные, обожранные гнусом, собрались милиционеры возле машины. Вася набрёл на роскошный пень с опятами, но и только. С горя стал набирать сыроежки. Другие опера оказались везучее и хвастались добычей. Только Берг вернулся с пустой корзиной.

— Что же ты, Эрих? — удивился Колодей.

— Не ем грибов, — брезгливо ответил Берг.

Стояли, курили.

— Ну, кого видели? — без надежды осведомился начальник бригады.

— Видел, как Вася котлами светил, — поведал опер Чирков. — Торчит на поляне, как памятник. Красуется перед жиганами. Очень ответственно к делу относится. Будь я бандитом, точно бы шмальнул. Возможность прицелиться была превосходная.

Вася Панов густо покраснел.

— Вот часы, Яков Александрович, — пробормотал он, протягивая «Мозер».

— Поехали, — сказал Колодей и в автобусе поманил Васю Панова. — Присаживайтесь сюда.

Вася сел рядом с ним, молчал, насупился, глядел в пол.

— Как идут дела с поисками мастерской? — Колодей говорил крайне деликатно, видя, что парню досталось, и стараясь отвлечь от тягостных дум.

— Пока без результата.

— Я вот что подумал. Ты продолжай общаться с контингентом, — Колодей перешёл на «ты», заметив, что Панов оттаивает. — Одно другому мешать не будет. Пройдись-ка по слесарным артелям. Знаешь, есть маленькие частные предприятия, в которых мастерят всякую всячину. Возникло у меня предположение, что у кого-то из убийц работает там старший брат.

— Считаете, что это с фабрично-заводской школы бандиты? — оживился Панов.

— Или их старший брат и есть убийца.

4. В мае 1933

— Лабуткин Александр Алексеевич? — спросил врач на утреннем обходе.

— Он самый.

Высокий мужчина двадцати трёх лет в сером больничном халате сидел на койке поверх застеленного одеяла. Короткая правая рука его стояла локтем на бедре и заканчивалась толстой повязкой вместо кисти. К приходу доктора все ходячие пациенты приводили себя и постели в чинный вид, таков был порядок рабочей больницы. И хотя Лабуткин был чисто выбрит и причёсан, взгляд его выражал полное безразличие и отсутствие интереса к жизни.

— Как самочувствие?

— Лучше не бывало, — равнодушно ответил Лабуткин.

— Тогда будем выписываться, — врач кивнул медсестре, чтобы принесла из комнаты кастелянши освобождённому пациенту его верхнюю одежду. — Вас жена в приёмном покое заждалась.

В приёмном покое Маши не оказалось, но когда Лабуткин вышел на крыльцо, он сразу увидел жену. Она стояла вдалеке на дорожке больничного парка, качала плетёную коляску и стряхивала пепел в урну возле скамейки.

Светило солнце, и день обещал быть хорошим, но голова на свежем воздухе закружилась. Так он и шагнул в новую жизнь — обалделый.

Она стояла и смотрела, как он идёт к ней. Прямой, твёрдый, с рукой на повязке поперёк груди, но какой-то другой. Что-то неуловимо изменилось в муже. Походка стала не такой упругой, а тяжеловатой, как у матёрого мужика. Перекосились на правую сторону плечи. А когда он приблизился, стало видно осунувшееся лицо.

— Курить есть? — спросил он. — Спасибо, что пришла. Здравствуй.

Маша молча достала из кармана пачку папирос «Ленинград», выщелкнула ногтем одну, протянула.

Лабуткин сжал зубами картонный мундштук, наклонился к лицу жены.