Однако самое мерзкое было даже не это. Сколько я видел на своем веку нечисти, на которой ставили крест? И ничего, крылатые после встречи со мной летали, водные плавали, лесные — жили у меня в доме. Проблема заключалась в другом — весь хист Куси оказался обернут в подобие тонкой пленки. Той самой, которая и делала мою нечисть наиболее уникальной из существующих.

Не потребовалось даже попытаться излить собственный промысел, чтобы осознать — напрямую это не сработает. Может, если бы Куся была в сознании, она бы поняла, что никто не пытается ей навредить. Но хист грифонихи ушел в режим автопилота и отражал любое воздействие. Если я попытаюсь сейчас лечить ее, то максимум чего добьюсь — избавлю себя же от мелких царапин.

Я скрипел зубами, пытаясь делать то, что у меня всегда не очень хорошо получалось — размышлять. Думай, думай, Мотя, выход есть. Не может не быть. Так устроено не только рубежничество, но и вся жизнь — у нас всегда бывает на выбор пара дверей, а часто и того больше. Просто мы иногда упираемся лбом в стену и не видим возможных вариантов. Да и стен, как назло, под рукой всегда с избытком.

— Дяденька, не кори себя, — подошел ко мне Митя. — Ты правда сделал все, что мог.

С другой стороны приблизилась Юния. Лихо ничего не сказала, лишь положила руку на плечо. И впервые за все время я не почувствовал, что она нечисть — ладонь оказалась мягкой, женственной. Гриша тоже не нашел слов.

Бес сейчас выглядел не менее взбудораженным, чем во время битвы — волосы всклокочены, глаза навыкате, ноздри яростно раздувались. Но вместе с тем Гриша подошел и крепко обнял меня за ноги, всем своим видом показывая, что он будет так стоять столько, сколько потребуется. Разве что Наташа замерла в стороне, до сих пор не зная, как себя вести. А может, дело было в напоминающей родимое пятно чернильной кляксе, которая теперь проступала на лице новой рубежницы. Скугга уже отметила ее появление.

— Нет, так не должно быть, — мотал я головой, почти плача. — Так не будет.

А сам мусолил в голове одну и ту же мысль. Спасти Кусю может лишь чудо. Вот только как, если как раз на всякого рода чудеса у грифонихи стойкий иммунитет? Я не могу напрямую коснуться ее хистом, чтобы вылечить. Фигня какая-то!

Внезапно я замер, даже перестав дышать. Все потому, что мне неожиданно пришла в голову такая тупая идея, что ее с непривычки можно было спутать разве что с гениальной. И все, чего я сейчас боялся, — спугнуть это наглую догадку, продолжая развивать ее.

С определенных пор умение концентрироваться стало практически базовой способностью. Думаю, окажись я сейчас прямо посреди горячего сражения, даже это бы мне не помешало. Я смежил веки, одновременно унимая бешено колотящееся сердце, медленно вздохнул, а когда открыл глаза, передо мной уже стояли на выбор те, кому когда-то мне выпала удача помочь. Сейчас меня даже не смутило слово «удача». Плевать на эти долбаные суеверия.

Нужную мне нечисть не пришлось искать. Сирин изначально подсвечивалась, нагло выпятив грудь и строя мне глазки. А когда я выбрал ее, взмахнула крыльями и шагнула вперед.

Мне показалось, что в тот же момент метель вокруг утихла, словно кто-то нажал на кнопку. И мир вдруг изменился. Он стал ярче, насыщеннее, объемнее, что ли. А еще я ощутил любовь. Не только странное необъяснимое влечение и бурю гормонов, которые часто путают с этим сложным словом и которые проходят через пару лет, а именно любовь. Я почему-то даже не думал, что Ерга ощущает нечто подобное, списывая ее признания на больную фантазию. Просто сирин знала обычную житейскую мудрость — чтобы жизнь была многограннее — надо любить.

Правда, после пары секунд нахождения в чужой шкуре, я нашел определенный изъян в философии сирин. Любила Ерга без остатка, вкладывая в это понятие все, что только можно было. И… непосредственно мужчин. Так Гриша стал немного выше, импозантнее, напоминая владельца бизнеса среднего звена, а Митя и вовсе превратился в красавчика, которого не портил даже смуглый цвет кожи.

Я тряхнул головой, сбрасывая это наваждение. Вот не хватало еще в такой тревожный миг поднять статью чужанского мира на ровном месте.

Говорят, мужчины не плачут. Не знаю, может быть так оно и есть. Я бы добавил, что мужчины не плачут, а потом задорно умирают в пятьдесят от инфаркта. Лично мне было сейчас хреново и тревожно, поэтому я не сдерживался. И, как оказалось, не зря. Потому что я смахнул большими пальцами слезы с ресниц и коснулся раны грифонихи.

Конечно, я не знал, как это все работает. Нужно ли рыдать до истерики, заливая слезами того, кого пытаешься вылечить, или тут важно само намерение? Однако все произошло даже быстрее, чем я думал. Длинная распаханная рана, конечно, не исцелилась мгновенно, но стала быстро затягваться. И хист, все время растекавшийся вместе с кровью по снегу, будто только этого и ждал — начал циркулировать внутри тела. А нечисть, пусть и не сразу, но открыла глаза.