<p> Супостаты наши. Часовой. Самородный паромъ. Милосердый воинъ. Дашковъ...</p>
Annotation
Спасибо Олегу Абрамову из сообщества «Свободные книги» за предоставленный файл pdf.
Рисунки художника Н. А. Богатова.
КОНЕК-ГОРБУНОК.
Конек-Горбунок
КОНЕК-ГОРБУНОК.
Русская сказка в изложении по П. Ершову.
С шестью раскрашенными картинами и черными рисунками художника Н. А. Богатова.
Жил старик в одном селе. У старинушки три сына: старший умный был детина, средний сын — и так, и сяк, младший вовсе — был дурак.
В долгом времени, аль вскоре, приключилося им горе: кто-то в поле стал ходить и пшеницу шевелить. Мужички такой печали отродяся не видали, — стали думать, да гадать, как бы вора соглядать.
Вот, как стало лишь смеркаться, начал старший брат сбираться; вынул вилы и топор, и отправился в дозор. Ночь ненастная настала; на него боязнь напала, и со страхом наш мужик закопался под сенник.
Ночь проходит, день приходит; с сенника дозорный сходит, и, облив себя водой, стал стучаться под избой.
Братья двери отворили, караульщика впустили.
Караульщик помолился, вправо, влево поклонился, и, прокашлявшись, сказал:
— «Всю я ноченьку не спал; дождь вот так ливмя и лил, рубашенку всю смочил. Впрочем, все благополучно».
Похвалил его отец.
Стало снова смеркаться: средний брат, взял вилы и топор, и отправился в дозор. Ночь холодная настала, дрожь на малого напала, зубы начали плясать, — он ударился бежать.
Но вот утро. Он к крыльцу.
Братья двери отворили, караульщика впустили. Караульщик помолился, вправо, влево поклонился, и сквозь зубы отвечал:
— «Всю я ноченьку не спал; ночью холод был ужасный: всю я ночку проскакал, было слишком несподручно… впрочем, все благополучно».
И сказал ему отец: «ты, Гаврило, молодец!»
Стало в третий раз смеркаться, надо младшему сбираться; он и усом не ведет, на печи в углу поет.
Подошел отец к нему, говорит ему:
— «Послушай, побегай в дозор, Ванюша; я куплю тебе лубков, дам гороху и бобов».
Тут Иван с печи слезает, малахай свой надевает, хлеб за пазуху кладет, караул держать идет.
Ночь настала; месяц всходит; поле все Иван обходит, озираючись кругом, и садится под кустом. Звезды на небе считает, да краюшку уплетает.
Вдруг о-полночь конь заржал… караульщик наш привстал, посмотрел под рукавицу, и увидел кобылицу.
И, минуту улуча, к кобылице подбегает, за волнистый хвост хватает, и прыгнул к ней на хребет — только задом наперед.
Кобылица молодая, очьми бешено сверкая, змеем голову свила, и пустилась, как стрела.
Наконец, она устала.
— «Ну, Иван» (ему сказала), «коль умел ты усидеть так тебе мной и владеть. Дай мне место для покою, да ухаживай за мною, сколько смыслишь. По исходе же трех дней, двух рожу тебе коней; да еще рожу конька, ростом только в три вершка, на спине с двумя горбами, да с аршинными ушами.
Двух коней, коль хошь, продай, но конька не отдавай ни за пояс, ни за шапку, ни за черную, слышь, бабку. На земле и под землей он товарищ будет твой; он зимой тебя согреет, летом холодом обвеет; в голод хлебом угостит; в жажду медом напоит. Я же снова выйду в поле, силы пробовать на воле».
— «Ладно», — думает Иван, и в пастуший балаган кобылицу загоняет, дверь рогожей закрывает, и, лишь только разсвело, отправляется в село.
Вот он всходит на крыльцо, вот хватает за кольцо, что есть силы в дверь стучится, чуть что кровля не валится, и кричит на весь базар, словно сделался пожар. Братья с лавок повскакали, заикаяся вскричали:
— «Кто стучится сильно так?»
— «Это я, Иван-дурак!»
Братья двери отворили, дурака в избу впустили, и давай его ругать, — как он смел их так пугать!