— «Помнить буду, если только не забуду; да ведь надо же узнать — кто те братец; кто те мать. Чтоб в родне-то нам не сбиться».

Говорит ему царевна: «Месяц — мать мне, солнце — брат».

— «Да смотри, в три дня назад!» — царь-жених к тому прибавил.

На другой день наш Иван, взяв три луковки в карман, потеплее приоделся, на коньке своем уселся, и поехал в дальний путь…

Вот въезжают на поляну прямо к морю-океану; поперек его лежит чудо-юдо рыба-кит. Все бока его изрыты, частоколы в ребра вбиты, на хвосте сыр-бор шумит, на спине село стоит: мужики на губе пашут, между глаз мальчишки пляшут, а в дубраве меж усов, ищут девушки грибов».

Вот конек бежит по киту, по костям стучит копытом. Чудо-юдо рыба-кит так проезжим говорит, рот широкий отворяя, тяжко, горько воздыхая:

— «Путь дорога, господа! Вы откуда и куда?»

— «Мы послы от Царь-девицы, едем оба из столицы», — говорит киту конек, — «к солнцу прямо на восток, во хоромы золотые».

— Так нельзя-ль, отцы родные, вам у солнышка спросить: долго-ль мне в опале быть, и за кои прегрешенья я терплю беды, мученья?»

— «Ладно, ладно рыба-кит!» — наш Иван ему кричит.

Тут Иван с землей простился и на небе очутился, и поехал, будто князь, шапка на бок, подбодрясь.

— «Посмотри-ка Горбунок, видишь, вон где, на восток, словно светится зарница… Чай, небесная светлица… Что-то больно высока?» — так спросил Иван конька.

— «Это терем Царь-девицы, нашей будущей царицы!» — Горбунок ему кричит. — «По ночам здесь солнце спит, а полуденной порою месяц входит для покою».

Вот конек во двор вбегает; наш Иван с него слезает, в терем к месяцу идет и такую речь ведет:

— «Здравствуй, Месяц Месяцович! Я — Иванушка Петрович, из далеких я сторон и привез тебе поклон.

Ты скажи моей родной: дочь ее узнать желает, для чего она скрывает по три ночи, по три дня лик какой-то от меня; и зачем мой братец красный завернулся в мрак ненастный, и в туманной вышине не пошлет луча ко мне? Так, кажися? Мастерица говорить красно царица; не припомнишь все сполна, что сказала мне она».

Месяц с радости заплакал, ну Ивана обнимать, целовать и миловать.

— «Ах, Иванушка Петрович! — молвил Месяц Месяцович: — «Ты принес такую весть, что не знаю чем и счесть! А уж как мы горевали, что царевну потеряли!.. Оттого-то видишь, я по три ночи, по три дня в темном облаке ходила, все грустила, да грустила, трое суток не спала, крошки хлеба не брала; оттого-то сын мой красный, завернулся в мрак ненастный, луч свой жаркий погасил, миру Божью не светил: все грустил, вишь, по сестрице, той ли красной Царь-девице. Что, здорова ли она? Не грустна ли, не больна?»

Тут Иван опять сказал: «Есть еще к тебе прошенье, то о китовом прощенье… Есть, вишь, море; чудо-кит поперек его лежит; все бока его изрыты, частоколы в ребра вбиты… Он бедняк меня просил, чтобы я тебя спросил: скоро-ль кончится мученье? Чем сыскать ему прощенья? И на что он тут лежит?

Месяц ясный говорит:

— «Он за то несет мученье, что, без Божия веленья, проглотил среди морей три десятка кораблей. Если даст он им свободу, снимет Бог с него невзгоду, вмиг все раны заживит, долгим веком наградит».

Тут Иванушка поднялся, с светлым месяцем прощался, крепко шею обнимал, трижды в щеки целовал.

— «Ну, Иванушка Петрович!» — молвил Месяц Месяцович: — «Благодарствую тебя за сынка и за себя. Отнеси благословенье нашей дочке в утешенье, и скажи моей родной: — Мать твоя всегда с тобой; полно плакать и крушиться; скоро грусть твоя решится, — и не старый, с бородой, а красавец молодой поведет тебя к налою. Ну, прощай же! Бог с тобою!»

Поклонившись, как умел, на конька Иван тут сел, свистнул, будто витязь знатный и пустился в путь обратный.

На другой день наш Иван вновь увидел океан. Вот конек бежит по киту, по костям стучит копытом. Чудо-юдо рыба-кит так, вздохнувши, говорит: «Что, отцы, мое прошенье? Получу-ль когда прощенье?»

Наш конек на хвост вбегает, к перьям близко прилегает, и что мочи есть кричит:

— «Чудо-юдо рыба-кит! От того твои мученья, что, без Божия веленья, проглотил ты средь морей три десятка кораблей. Если дашь ты им свободу, снимет Бог с тебя невзгоду, вмиг все раны заживит, долгим веком наградит». И, окончив речь такую, закусил узду стальную, понатужился и вмиг на далекий берег прыг.

Чудо-кит зашевелился, словно холм поворотился, начал море волновать и из челюстей бросать корабли за кораблями, с парусами и гребцами.

Волны моря заклубились, корабли из глаз сокрылись, чудо-юдо рыба-кит громким голосом кричит, рот широкий отворяя, плесом волны разбивая:

— «Чем вам, други, услужить? Чем за службу наградить? Надо-ль раковин цветистых? Надо-ль рыбок золотистых? Надо-ль крупных жемчугов? Все достать для вас готов!»

— «Нет, кит-рыба, нам в награду ничего того не надо», — говорил ему Иван: — «Лучше перстень нам достань, — перстень, знаешь, Царь-девицы, нашей будущей царицы».