Глеб медленно обошёл часы. Полицейские за его спиной о чём-то тихо переговаривались, но он их не слышал. Он опустился на колено, почти касаясь лицом холодного стекла. Прикрыл глаза, втянул воздух, отсекая все посторонние запахи.

И уловил его.

Едва заметный, летучий, почти медицинский запах. Не вековая музейная пыль. Не густое, сладковатое машинное масло. Не запах короткого замыкания.

Это был чистый, химический укус изопропилового спирта. Растворителя, которым пользуются часовщики и реставраторы для деликатной очистки механизмов. Запах стерильной операционной.

Глеб медленно выпрямился.

Это была не кража. И не вандализм.

Это была хирургия.

Кто-то пришёл сюда не для того, чтобы крушить. Он пришёл, чтобы ампутировать. Забрать одну, конкретную, жизненно важную часть. И этот кто-то обладал знаниями, инструментами и твёрдой рукой хирурга. Или реставратора.

Тень подозрения, тяжёлая и холодная, как могильная плита, снова качнулась в сторону Марины Солнцевой. Но это было слишком просто. Слишком, блядь, очевидно. А значит — ложь. Его собственная, выстраданная до крови аксиома.

— Что у вас? — раздался за спиной знакомый голос капитана полиции, немолодого, отёчного мужчины с глазами, полными вселенской усталости.

— Ничего, — ответил Глеб, не оборачиваясь. — Ничего, что могло бы вам помочь.

Романа выдернули из тёплой постели. Даже в три часа ночи, в состоянии шока, он умудрялся выглядеть безупречно. Идеально отглаженная сорочка, наспех накинутый на плечи кашемировый кардиган. Лицо было бледным, как старый пергамент, но не от страха. От сдерживаемой, священной ярости.

Они сидели в его кабинете, пахнущем старыми книгами и лимонной полиролью. Глеб стоял, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на груди. Капитан грузно уселся за стол Романа, лениво перебирая какие-то бумаги.

— Итак, Роман Аркадьевич, — начал капитан голосом человека, который предпочёл бы сейчас смотреть сон про рыбалку. — Вы покинули здание музея в час ноль семь. Сигнализация сработала в два ноль три. Почти час разницы.

— Я работал, — голос Романа был напряжён, как струна, но ровен. — Систематизировал каталоги для предстоящей выставки. Моя работа не заканчивается ровно в шесть вечера.

— Удобно, — бросил Глеб со своего места.

Роман метнул в него взгляд, полный плохо скрываемого презрения.

— Что именно вам кажется удобным, детектив? То, что я единственный, кто пытается сохранить здесь порядок после того, как ваш… покойный…

— Хватит о наследии, — Глеб оттолкнулся от косяка и шагнул в свет. Его голос стал резким, лишённым усталости. — Кто-то только что выпотрошил ваш главный экспонат. Выпотрошил, Роман. Вы ненавидели то, чем занимался Корт. Вы считали его изыскания ересью. Сломать его любимую игрушку — идеальный способ остановить это безумие, не так ли?

Роман вскочил так резко, что его кресло откатилось назад. Его выверенное спокойствие треснуло, как тонкий лёд.

— Сломать?! — в его голосе зазвенели слёзы праведного гнева. — Вы… вы сказали «сломать»?! Этот механизм — апофеоз… квинтэссенция человеческого гения! Я хотел уничтожить ересь Корта, да! Его бумаги, его бредовые, антинаучные теории! Я бы сжёг его архив дотла, слышите?! С наслаждением! Но повредить это?!

Он ткнул пальцем в сторону зала, откуда они пришли. Его палец дрожал.

— Да это… это всё равно что вырвать страницу из Библии Гутенберга! Это варварство! Это…

Он задохнулся, не в силах подобрать слова, его лицо исказилось от неподдельного ужаса.

Глеб смотрел на него. Внимательно, не мигая. И его паранойя, его натренированный на ложь внутренний детектор, молчал. Этот человек не играл. Почти религиозный трепет в его глазах, неподдельный ужас от самого слова «повредить» — это было настоящее. Он был фанатиком, интриганом, снобом, готовым на донос и подлог ради кресла директора. Но не на осквернение своей святыни. Нет.

Эта версия рассыпалась в пыль прямо на глазах. Ещё один тупик. Ещё одна простая разгадка, оказавшаяся ложью.

Капитан тяжело вздохнул, явно теряя интерес к театральным эффектам куратора.

— Ладно, успокойтесь, Роман Аркадьевич. Кто ещё имел доступ? Ключи? Коды?

— Только я, Корт и… и служба безопасности, разумеется, – Роман медленно опустился в кресло. Ладонь сама прошла по лицу, будто стирая остатки ярости.

Глеб подошел ближе, его голос снова стал тихим, вкрадчивым. Он давил почти по инерции, пытаясь нащупать хоть что-то в этой вязкой темноте.