«Чёртов маньяк», — мысль была беззвучной, рваной.

Он пришёл сюда, чтобы найти убийцу, а нашёл его расписание.

ГЛАВА 5: Яд Прошлого

Ножки стула проскрежетали по безупречно гладкому полу. Звук был чужеродным, как крик в библиотеке. Он разорвал дистиллированный воздух кафе, в котором пахло не кофе, а дорогим чистящим средством и чем-то ещё, неуловимо-стерильным, как в стоматологии перед уколом. Глеб сел, чувствуя себя грязным пятном на белом листе. Это было её пространство, её поле боя, и она выбрала его с холодной точностью хирурга.

Елена сидела у панорамного окна, за которым серая ноябрьская морось превращала город в размытый, дрожащий эскиз. Маленькая фарфоровая чашка, тонкая папка из серого картона на столе. Натюрморт для человека, у которого под контролем каждая деталь. Она не повернула головы.

— Детектив. — Констатация факта, а не приветствие. — Не опоздали. Редкое качество.

Глеб молчал. Затылок гудел от бессонной ночи, проведённой в компании безумных дневников Корта. Он пришёл сюда за недостающей шестерёнкой, но весь механизм уже вращался внутри него, беззвучно и неотвратимо, перемалывая факты в пыль паранойи.

Елена наконец оторвала взгляд от водяной плёнки на стекле. Её глаза, цвета мокрого асфальта, не выражали ничего. Она с театральной медлительностью пододвинула к нему папку. Жест был рассчитан, выверен.

— Вот. Ваша… помощь следствию. Хотя я бы предпочла термин «реквием по чужой репутации».

Он не коснулся папки. Взгляд зацепился за её руку. Длинные, безупречные пальцы с короткими, некрашеными ногтями. Пальцы пианиста или патологоанатома.

Её указательный палец опустился на край фарфоровой чашки.

Цок.

Булавочный укол в тишину.

Пауза, растянутая, как нерв.

Цок.

Этот звук не был тиком. Это была пытка. Метроном её превосходства, отбивающий ритм прямо у него в голове. Глебу захотелось накрыть её руку своей, грубо, лишь бы прекратить это.

Цок… цок.

Он медленно, будто под водой, накрыл папку ладонью. Дешёвый, шершавый картон показался почти живым под его пальцами.

— Спасибо.

— Не стоит. Историческая справедливость — вещь, требующая инвестиций. — Уголок её рта дёрнулся в подобии усмешки. — Как и хороший некролог.

Глеб открыл папку. Внутри — ксерокопии. Аккуратный, почти каллиграфический почерк, ровные ряды формул, схемы, выдержки на латыни. На полях, рядом с размашистыми инициалами Корта, стояли её. «Е.В.».

— Самые ранние совместные наработки, — её голос был ровным и бесцветным, как у аудиогида. — Фундамент. Он потом… очень ловко построил на нём свой карточный домик. На одном из учёных советов он назвал это «милыми женскими фантазиями». А через полгода, когда меня уже не было, запатентовал половину этих «фантазий» как собственные гениальные гипотезы. Он украл не идеи, детектив. Это было бы слишком просто. Он украл время. Четыре года. А время, как известно, единственный невосполнимый ресурс.

Цок.

Последний удар. Точка. Глеб поднял на неё глаза. Весь этот разговор, вся эта папка — лишь дымовая завеса, отвлекающий манёвр. Его паранойя, единственный инстинкт, которому он ещё мог верить после всего, что случилось, сжималась в холодный комок в животе. Это был спектакль. И он сидел в первом ряду.

Он демонстративно захлопнул папку. Отодвинул её в сторону, показывая, что представление окончено.

— Это всё очень убедительно, Елена. Достаточно для иска о нарушении авторских прав. Но Корта убили. И не за плагиат.

Она чуть подалась вперёд. В её глазах на долю секунды мелькнуло что-то похожее на досаду. Спектакль пошёл не по сценарию.

— Он был вашим любовником, — сказал Глеб. Тихо. Не вопрос. Факт.

Её плечи едва заметно напряглись. Маска безупречного самообладания дала микротрещину.

— Любовником? Детектив, какая пошлая безвкусица. Не опускайтесь до бульварных романов. Он был моим научным руководителем. У нас были… — она сделала паузу, подбирая слово, как инструмент, — напряжённые рабочие отношения.

— Но это было личное. — Глеб говорил ровно, почти безразлично, зная, что именно этот тон пробивает броню. — Он унизил вас. Не как учёного. Он вас растоптал.

Она рассмеялась. Короткий, сухой, неприятный смех, лишённый веселья.

— Чувства? Господи, вы ищете Шекспира там, где всё объясняется Уголовным кодексом. Речь о фактах. О воровстве. О…

— О ненависти, — перебил он её, не повышая голоса. — Или о любви. Иногда разницы нет.

И тут она сломалась.

Лишь на мгновение, но этого было достаточно.