Сторонники гражданских свобод называли введение военного положения и призыв звеньями одной цепи, проклиная «деспотизм» Дэвиса. Группу, противостоящую в этих вопросах администрации, возглавлял своего рода триумвират выходцев из Джорджии: губернатор Браун, вице-президент Стивенс и Роберт Тумбз, честолюбивый, но к тому времени разочарованный бригадный генерал. Несмотря на то, что конституция Конфедерации санкционировала приостановку действия приказа habeas corpus в случае вторжения извне, Стивенс считал такое действие «неконституционным». «Забудьте об идее получения независимости вначале, а соблюдения свобод потом! — восклицал он. — Если мы лишимся наших свобод, мы можем больше никогда их не обрести». «Нас больше пугает перспектива военного деспотизма, чем вражеское порабощение», — вторил ему Браун. Тумбз клеймил «постыдную политику Дэвиса и его янычар»: «Дорога к свободе нельзя проложить через рабство» [814] . Уступив подобному недовольству, Конгресс в апреле ограничил число территорий, где было введено военное положение, и постановил, что оно будет отменено в сентябре. В октябре Конгресс продлил полномочия Дэвиса по приостановке действия habeas corpus, гарантировав их прекращение в феврале 1863 года. Сопротивление всеобщей воинской повинности вынудило Конгресс прибегнуть к приостановке приказа в третий раз в феврале 1864 года, но уже в июле эта мера снова была отменена.

Таким образом, Дэвис обладал властью приостанавливать действие habeas corpus на протяжении лишь 16 месяцев. Большую часть этого срока он не пользовался такой привилегией широко, в отличие от своего коллеги в Вашингтоне, поэтому риторика сторонников гражданских свобод, опасавшихся тирании исполнительной власти, представляется чрезмерной. Конфедерация не сталкивалась с проблемой северян, вынужденных управлять захваченной территорией с враждебно настроенным населением, равно как не таким большим (хотя, безусловно, заметным) было и число нелояльных ее администрации граждан в глухо возмущавшейся глубинке, в отличие от значительного количества недовольных Союзом жителей пограничных штатов (в основном именно в этих штатах администрация Линкольна прибегала к ограничению гражданских свобод).

Весной 1862 года военные успехи Союза послужили причиной ослабления репрессий северян. С июля 1861 года государственный секретарь Сьюард был ответствен и за внутреннюю безопасность; такое довольно странное решение президента было, возможно, связано с недоверием Линкольна к военному министру Кэмерону. Сьюард организовал группу агентов, чей пыл в искоренении всяческой измены не останавливало отсутствие доказательств. Судя по всему, Сьюард упивался своей властью отправить за решетку любого, кого он подозревал в поддержке мятежа. Как с демократического, так и с республиканского фланга стали раздаваться возмущенные возгласы. Возможно, и была необходимость арестовать членов легислатуры Мэриленда, симпатизировавших Конфедерации, но заключение в тюрьму таких деятелей, как видный северный демократ из Нью-Джерси Джеймс Уолл (которого вскоре должны были избрать в Сенат), Хорас Грили охарактеризовал так: «Вы разрываете саму ткань общества» [815] .

Линкольн осознавал справедливость таких протестов. К февралю 1862 года содержание под стражей почти двух сотен «узников совести» больше вредило, чем способствовало делу Союза. Назначение Эдвина Стэнтона военным министром позволило начать перемены, и 14 февраля надзор за внутренней безопасностью был отдан его министерству. В самом начале мятежа, объяснял президент, жесткие меры были необходимы, так как «все департаменты правительства были пронизаны изменой». Теперь же правительство обрело уверенность, к тому же в его распоряжении находилось достаточное количество вооруженных сил, чтобы подавить мятеж. «Как нам кажется, мятеж перевалил через свой пик и идет на спад». «Ввиду этого, будучи также обеспокоен возвращением к нормальному функционированию администрации», Линкольн приказал освободить всех политических заключенных в обмен на принесение теми клятвы в лояльности Союзу. Стэнтон назначил наблюдательный комитет, определивший достаточно либеральные критерии такой «лояльности». Будучи уверены в неминуемой победе, северяне весной 1862 года выпустили большинство политических заключенных. New York Tribune выразила удовлетворение по поводу того, что «царству беззакония и деспотизма настал конец». Стэнтона хвалили за гуманизм и приверженность гражданским свободам, что, по иронии судьбы, оказалось прелюдией к формированию репутации безжалостного тирана [816] .

Также со Стэнтоном ассоциировался и другой обнадеживающий шаг во внутренней политике администрации: 3 апреля 1862 года он распорядился закрыть все вербовочные пункты. Общество восприняло это как знак того, что армия укомплектована достаточно, чтобы выиграть войну. Возможно, сам Стэнтон разделял это убеждение; во всяком случае, существующую систему вербовки солдат он считал неэффективной. Губернаторы штатов, видные политики и офицеры, откомандированные из частей действующей армии, — все так или иначе сталкивались с проблемой рекрутов. Стэнтон прекратил вербовку добровольцев с целью реорганизовать и улучшить ее, если возникнет такая необходимость. Ввиду того что на западном театре военных действий мятеж, казалось, затухал, а на Полуострове [817] Макклеллан готовился нанести решающий удар, многие северяне действительно думали, что вербовка больше не понадобится. К июлю они поняли, как заблуждались.

События, разыгрывавшиеся на полях сражений, влияли на способность каждой из сторон финансировать военные нужды. На экономику Конфедерации в самом начале обрушились два чувствительных удара. Большая часть капиталов Юга представляла собой неликвидную собственность: землю и рабов. Несмотря на то, что штаты Конфедерации владели 30% национального богатства (в виде недвижимого и движимого имущества), в их распоряжении было всего 12% находившейся в обороте наличности и 21% банковских активов. Эмбарго на хлопок мешало Югу получать выгоду от своей основной статьи дохода в 1861–1862 годах. Вместо получения сверхдоходов и вложения их в облигации Конфедерации большинство плантаторов стали должниками; кредиторами в основном были торговые агенты, которые, в свою очередь, финансировались северными торговцами или банками.

Первоначально южане надеялись превратить этот плантаторский долг в средство для принуждения банкиров-янки оплатить военные расходы. 21 мая 1861 года южный Конгресс обнародовал закон, обязывающий граждан Конфедерации уплатить в казну все долги гражданам Соединенных Штатов; в обмен на это они получали облигации Конфедерации. Позже законом также было конфисковано имущество «враждебных иностранцев». Однако, подобно многим финансовым затеям южан, законы эти на выходе дали разочаровывающие результаты: не более 12 миллионов долларов, что было намного меньше 200 миллионов, которые южане были должны северным кредиторам. Принудить к выплате было очень сложно, а скрыть долги, наоборот, легко. Вдобавок некоторые плантаторы предпочитали оставаться кредитоспособными в глазах торговых агентов Севера, чтобы иметь возможность нелегально продавать хлопок за линию фронта [818] .

Из трех основных способов финансирования военных нужд (налогообложение, займы и выпуск бумажных денег) налогообложение в наименьшей степени способствует инфляции. Но одновременно такая мера в 1861 году была для южан наименее желанной. Довоенная Америка представляла собой страну с одной из самых щадящих систем налогообложения в мире. Налоговое давление на душу населения на Юге было в два раза ниже аналогичного в свободных штатах. Будучи сельскохозяйственным регионом, в котором одна треть населения являлась рабами, Юг почти не пользовался общественными услугами и, следовательно, практически не нуждался в налогах. За исключением таможенных пошлин (которые, несмотря на все жалобы южан, в конце 1850-х годов были ниже, чем за полвека до этого) почти все налоги собирали штаты и муниципалитеты.