Оставался Линкольн. К 16 мая — дню открытия конвента — Линкольн превратился из самой темной лошадки в главный противовес Сьюарду. Партийные лидеры партии постепенно пришли к выводу, что этот представитель Иллинойса имел больше всего преимуществ и меньше всего недостатков. Он был противником рабства и бывшим вигом в партии, состоявшей в основном как раз из бывших вигов, к тому же, несмотря на свою речь о «доме разделенном», сохранил репутацию умеренного. Многие бывшие демократы из числа членов Республиканской партии с уважением вспоминали поступок Линкольна, когда в 1855 году тот ушел в тень, позволив избрать в Сенат противника рабства демократа Лаймена Трамбла. Линкольн противостоял «ничего не знающим», что могло привлечь к нему голоса выходцев из Германии, однако оппозиция его не была настолько демонстративной, чтобы отпугнуть тех противников Сьюарда, которые ранее голосовали за Американскую партию. Уже будучи известен под прозвищем «Честный Эйб», Линкольн своим прямодушием выгодно отличался от нью-йоркской камарильи Терлоу Уида. Выходец из народа, Линкольн служил олицетворением идеологии «свободного труда» и «восходящей мобильности». Он действительно родился в бревенчатой хижине. Проявив политическую гениальность, один из близких друзей Линкольна представил делегатам съезда штата Иллинойс пару жердей для ограды, которые Линкольн будто бы самолично наколол тридцать лет назад. С этих пор Линкольн Расщепитель Жердей превратился в олицетворение фронтира, фермерства, возможностей, открываемых упорным трудом, шанса разбогатеть и прочих составляющих американской мечты, воплощенной в собственном видении республиканца. Наконец, Линкольн был представителем штата и региона, которые должны были стать решающими для исхода выборов, особенно если Дуглас, как ожидалось, станет кандидатом северных демократов. За исключением Уильяма Генри Гаррисона, умершего спустя месяц после инаугурации, не было ни одного президента — выходца со Старого Северо-Запада. Наиболее быстро растущий регион страны вправе был ожидать, что настало его время. Выбор Чикаго как места проведения конвента в бесконечное число раз увеличил шансы Линкольна. Огромная, восторженная толпа жителей Иллинойса заполнила большой зал, подготовленный для конвента и названный в шутку «вигвамом». С помощью фальшивых входных билетов тысячи громогласных сторонников Линкольна заполнили галереи.

Линкольн не был величиной, совсем уж неизвестной в большой политике. Его дебаты с Дугласом привлекли пристальное внимание, а публикация этих дебатов в начале 1860 года лишь укрепила его репутацию. В 1859 году Линкольн выступал почти во всех штатах Среднего Запада. В феврале 1860 года он держал речь перед большой аудиторией в нью-йоркском Куперовском институте [451] , а затем отправился в Новую Англию, где произнес одиннадцать речей. Первое появление Линкольна на Северо-Востоке стало триумфальным, что побудило его сторонников в Иллинойсе хвастливо заявить, что «ни один человек в Соединенных Штатах еще так быстро не достигал вершины политического Олимпа» [452] . Частично под впечатлением от этих речей 19 делегатов из этой вотчины Сьюарда отдали Линкольну свои голоса уже в первом раунде голосования в Чикаго.

Однако личность Линкольна по-прежнему оставалась малоизвестной в определенных кругах, так что некоторые эксперты даже не включили его в список семи, двенадцати или даже двадцати одного потенциального кандидата. Некоторые газеты писали его имя как «Абрам». Это, впрочем, продолжалось недолго. Ситуация изменилась, когда Индиана решила присоединиться к Иллинойсу, предоставив, таким образом, Линкольну солидную поддержку в первом раунде от двух ключевых штатов Нижнего Севера. Это дало возможность команде Линкольна (малоизвестной, но очень талантливой группе иллинойсцев) заручиться обещанием делегатов Пенсильвании отдать во втором раунде большинство своих голосов Линкольну, после того как в первом они отойдут Кэмерону. Всю ночь напролет (с 17 на 18 мая) политики Иллинойса самозабвенно работали над тем, как по крупицам собрать голоса второго раунда в пользу Линкольна. Несмотря на инструкции последнего, посланные из Спрингфилда, о недопустимости «заключения связывающих меня обязательств», помощники Линкольна в Чикаго, вероятно, обещали посты в администрации и разного рода синекуры для представителей Индианы, для самого Кэмерона и, может быть, даже для членов семейства Блэров из Мэриленда и Миссури. Насколько важны были эти посулы при подаче голосов — вопрос спорный: в конце концов, и Уид мог раздавать такие же обещания от имени Сьюарда. Самым мощным оружием Линкольна было убеждение республиканцев в том, что он может победить в штатах Нижнего Севера, а Сьюард — нет. На решение делегатов из других штатов, без сомнения, повлиял пример Индианы и Пенсильвании, так как они понимали, что для победы на выборах партии необходимо восторжествовать именно в этих штатах [453] .

Первый раунд голосования показал всю слабость позиций Сьюарда и внезапное усиление Линкольна. Сьюарду необходимо было набрать 233 голоса, однако удалось получить лишь 173 с половиной, тогда как Линкольн получил 102 голоса. Тенденция обозначилась явно, когда во втором раунде Сьюард завоевал менее дюжины новых голосов, в то время как Вермонт, Пенсильвания, и разрозненные голоса делегатов из других штатов, включая Огайо, перешли к Линкольну, который с 181 голосом практически сравнялся со Сьюардом. Во время голосования наэлектризованность зала достигла невиданной для американской политики степени. С десяток тысяч зрителей, большинство из которых были на стороне Линкольна, облепили галереи и до того шумели, что один из репортеров исчерпал весь запас сравнительных оборотов: «Это выглядит так, как если бы все свиньи, когда-либо заколотые в Цинциннати, вместе издали предсмертный визг… Как будто прозвучало разом множество пароходных гудков… Стадо буйволов… не смогло бы произвести более жуткий шум». Толпа заряжала делегатов почти осязаемой энергией, увеличив количество поданных за Линкольна голосов в драматическом втором раунде и создавая впечатление неотвратимо действующей силы. Перед началом третьего раунда напряжение достигло наивысшей точки. Линкольн получил еще шесть голосов от Новой Англии, восемь — от Нью-Джерси, девять — от Мэриленда и четыре — от своего родного Кентукки. Когда Линкольн получил пятнадцать голосов от Огайо, ранее голосовавшего за Чейза, здание готово было буквально обрушиться. Тысячи карандашей вывели общий итог еще до того, как секретарь огласил его: 231 с половиной голос за Авраама Линкольна. Посреди внезапно наступившей тишины глава делегации Огайо поднялся с места и сообщил, что его штат отдает Линкольну еще четыре голоса. Эти слова были «словно порыв ветра, предвещающего бурю, и через мгновение буря накрыла всех с головой… тысячи людей издали оглушительный вопль с энергией умалишенных» [454] .

Каждый человек из сорока тысяч, собравшихся внутри и снаружи «вигвама», навсегда запомнил этот момент. Все, кроме убежденных сторонников Сьюарда, были уверены, что избрали сильнейшего кандидата. Но немногие осознавали, что вместе с тем выбрали и наилучшую кандидатуру для выполнения крайне сложной задачи, вставшей перед страной во всей своей неумолимости. Чтобы уравновесить тандем кандидатов, на пост вице-президента конвент выдвинул представителя Мэна Ганнибала Хэмлина, бывшего демократа и одного из первых единомышленников Линкольна в Новой Англии, но одновременно и друга Сьюарда. Предвыборная программа республиканцев стала одним из наиболее эффективных документов подобного рода в истории Америки. Не исключив ни одно из аболиционистских положений, прописанных в программе 1856 года, она, тем не менее, оказалась выдержана в более мягком ключе, осудив рейд Джона Брауна как «тягчайшее преступление». С удовольствием воспроизведя перечень вопросов, «сохраненных» для республиканцев оппозицией, программа обещала поддержку закону о гомстедах, развитию речной и морской инфраструктуры, а также помощь федерального правительства в строительстве трансконтинентальной железной дороги. Для Пенсильвании в частности и для бывших вигов вообще в предвыборной платформе содержались обещания установить тарифную планку, названную «соответствующей» и «поощряющей развитие промышленных интересов всей страны», а также «гарантирующей рабочим щедрую оплату труда». Другой пункт программы позволял партии отмежеваться от нативизма, делая ее противником «любых изменений закона о натурализации или законодательства штатов… ущемляющих или нарушающих права граждан, прибывших из-за рубежа». Также программа содержала предупреждение южанам (сторонникам сецессии), говоря о «предполагаемой измене, осудить которую и противодействовать которой — наипервейший долг возмущенного гражданина» [455] .

Возбуждение и оптимизм, порожденные событиями в Чикаго, сопровождали всю кампанию республиканцев. Молодой партии были свойственны все крайности юности. Молодежь, только что получившая право голоса, стекалась под республиканские знамена. Тысячи юношей записывались в так называемые «общества бдительности» и устраивали марши, во время которых несли зажженные факелы, прикрепленные к пресловутым жердям для ограды, ставшим символом предвыборной гонки. Из типографий тысячами выходили сборники агитационных песен, и ярые приверженцы партии распевали ее основной мотив: «Разве ты не рад, что стал республиканцем?»

Весомым преимуществом республиканцев перед их оппонентами было единство партии. Разочарованные сторонники Сьюарда последовали примеру своего лидера и с энтузиазмом агитировали за Линкольна. Лишь горстка аболиционистов с левого фланга и чуть большее число вигов-«американцев» с правого проявляли признаки недовольства. Последние представляли главную угрозу надеждам республиканцев одержать безоговорочную победу на Севере. Подобно легендарному фениксу, партия вигов продолжала восставать из собственного пепла. Так, в 1860 году появилась партия Конституционного союза, проведшая свой конвент за неделю до республиканского.

Эти консерваторы решили, что наилучшим образом избежать катастрофического разрыва можно, если игнорировать проблемы, разделившие Север и Юг. Поэтому вместо предвыборной программы они приняли ханжескую резолюцию, где обещали «не признавать иных политических принципов, кроме Конституции… Союза… и Строгого соблюдения закона». Конвент выдвинул в президенты Джона Белла — богатого рабовладельца из Теннесси, а в вице-президенты — преподобного Эдварда Эверетта, «хлопкового» вига из Массачусетса. Немногие делегаты на этом собрании были моложе 60 лет; «партия почтенных джентльменов» стала объектом добродушной иронии со стороны республиканцев, говоривших, что список Белл — Эверетт «достоин быть напечатанным на атласной бумаге с позолоченными краями и уложенным в коробочку с мускусом». В то же время южные демократы обвиняли конституционных юнионистов в «нанесении оскорбления умственным способностям американской нации» путем организации «партии, игнорирующей вопрос о рабстве. Этот вопрос необходимо изучить и разрешить» [456] .