Сухой и отглаженный, он изящно развевается при каждом дуновении, но благодаря этой облачности надежно скрывает и одновременно подчеркивает все, что нужно. И хрупкое изящество юной девы, и стальную крепость мышц прекрасного принца.

А вот когда промокнет…

М-да. Нам повезло, что достопочтенный настоятель все же по-настоящему слеп. Он не стал ругать нас за непристойность. Зато с ходу ошарашил непонятностью.

— О чем ты говоришь, старик? — несколько надменно осведомился Ли Шао Шень и не думая отпускать меня. А ведь я старательно вошкалась, пытаясь сбежать или хотя бы прикрыться.

— Ваше высочество умело выбрал женщину, но, чтобы ее получить, придется приложить усилия. Это будет непросто. — Старик-настоятель говорил спокойно, будто беседовал за чашкой цветочного чая в солнечный полдень где-то среди цветущих садов монастыря. — Будущее скрыто туманом. Только нужная мелодия позволит вспомнить правильные слова и произнести их вовремя. Не упустите момент, ваше высочество. Позвольте себе поверить в несбыточное. Иначе снова потеряете!

— Дедушка Сюй! — Пока мы с принцем дружно моргали, переваривая заявление старика, откуда-то из бокового коридора выскочили трое мальчишек в форме послушников. — Дедушка Сюй, вот вы где! Простите, простите, достопочтенные, дедушке давно нездоровится. Бывший настоятель уже двадцать лет не покидает павильон уединения и ни с кем не разговаривает. Мы не ожидали, что именно сегодня он решит нарушить свой обет!

Ли Шао Шень сжал меня чуть крепче, словно боялся, что вместе с водой я сейчас просто ускользну.

— Все в порядке, — улыбнулась я мальчишкам, аккуратно выскальзывая из его рук, и отжала рукав, чтобы хоть как-то скрыть неловкость. — Ваш дедушка, похоже, и вправду был послан нам судьбой. Мы запомним его слова.

— Простите, госпожа, простите, ваше высочество! — Послушники закивали и, почтительно поклонившись, увели старика прочь. Дедушка Сюй, не переставая, вполголоса напевал странную мелодию — мягкую, похожую на отголосок старой колыбельной.

Я поймала на себе пристальный взгляд Ли Шао Шеня.

— Не смей даже думать, что я буду петь, — холодно произнес он, расправляя промокшие рукава.

— Еще как будешь, — не без злорадства отозвалась я. — Иначе не получишь меня в жены. Ты же слышал: небо требует песни.

Он закатил глаза, но я видела — это был жест больше театральный, чем сердитый. На самом деле он с трудом скрывал улыбку.

— Пой сама, — бросил он, отступая к ближайшему колонному проходу. — Ты ведь у нас героиня.

Я прикусила губу. И что мне петь? Как назло, за этим сумбуром событий из головы вылетели все строчки известных песен.

Но, вздохнув, все же шагнула в центр зала, к жертвенному камню, над которым струился дым благовоний.

И начала. Тихо, почти шепотом:

— Спи, мой свет, за окном темно…

Шелест дождя подхватил первую строчку. Мои пальцы невольно сжались на промокшем подоле ханьфу. Я пела колыбельную, ту самую, которую в порыве отчаяния напевала, чтобы успокоить его, когда он бился в судорогах.

— Звезды в небе качают лодку сна…

На этом месте я запнулась. Слова вдруг вылетели из головы, словно ветер унес их. Пустота звенела в ушах, сердце билось где-то в горле.

Я растерянно прикусила губу, опустив глаза… И вдруг услышала:

— Тихо ночь сторожит тебя…

Голос Ли Шао Шеня был низким, немного хриплым, но мелодичным. Он вышел из тени, подошел ближе и подхватил песню так естественно, будто пел ее тысячи раз.

— И сердце мое охраняет твой сон…

Я подняла голову и встретилась с его взглядом. В нем плескалась тысяча чувств: грусть, боль, нежность и что-то совсем невыносимое — воспоминание о чем-то потерянном навсегда.

— Ишель? — Далекое детское имя сорвалось с губ само, против моей воли. Мне так страшно было произносить его вслух. Даже самая первая жизнь не отзывалась в сердце такой острой болью, как та, в которой двое детей пытались согреться в объятиях друг друга, а на холодные улицы чужого города тихо падал снег. Даже самая первая смерть от укола отравленной шпильки не казалась мне такой несправедливо ранней, как та, что случилась в руках работорговцев, когда я защищала самого дорогого человека ценой своей жизни.

И сейчас все это прорвалось сквозь прожитые судьбы, словно птица сквозь бумажное окно, разрывая реальность в клочья!

— Что?! — Руки принца сжались так, что мне стало больно. — Что ты сказала?!

— Ишель, — повторила я, с отчаянием смертницы глядя ему в глаза. — Это же ты? Скажи, это ты?! Правда?

— Этого не может быть! — Он все еще с дикой силой стискивал меня, даже не думая отпускать. Но мне было все равно, пусть хоть кости треснут, сейчас не это главное!

— Чего не может быть? — Сейчас я была настойчива, как никогда. Я получу ответ на свой вопрос, так или иначе! Я с него не слезу! В прямом смысле слова! — Ну же! Скажи!