— Прекрасно, — усмехнулась я. — Только учти: если кто-то полезет ко мне с отравленными сладостями — я стреляю первой.

Ишель

Мы их взяли с поличным. Всех троих. Невооруженным взглядом было видно, что они такие же младшие слуги из дворца, как я тысячелетний феникс. Но одежда, прически, даже выражения лиц — не приглядываясь, не подкопаешься.

Убийц и лазутчиков выдавали лишь движения. Не всегда можно осуществить миссию, двигаясь суетливо и неуклюже, как настоящие необученные простолюдины. Временами приходится двигаться быстро, незаметно, профессионально.

А если ты ждешь именно таких гостей, то вычислишь их на раз. И тут впору поклониться наследнику Долины Травников, чтоб ему на чертополохе спать следующие тридцать лет. Он посмел смотреть на мою Айли! Но снабдил ее разными интересными составами…

Сонный порошок, такой мелкий, что разлетается полупрозрачным зеленоватым облаком. От него не спасают даже тряпки на лицах, потому что ему достаточно попасть в глаза, чтобы мгновенно «впитаться в слизистую», как выразилась Айли. Он решил проблему слишком ловких лазутчиков лучше сторожевых постов. А еще не дал им покончить с собой, чтобы избежать допроса с пристрастием.

Да, если придется, я прикажу не только казнить этих троих, но и пытать их самым жестоким образом.

Я не хотел, чтобы Айли это видела. За время, что прошло с момента, когда мы были нищими сиротами в холодном чужом городе, многое изменилось. Мне пришлось завоевывать свое место наследника кровью. Мало иметь отца императора, признавшего тебя. Если за спиной нет могучего клана родственников матери, если в гареме повелителя полно других женщин, у которых есть родня, деньги, влияние, свои люди среди евнухов и прислуги, а самое главное, есть свои сыновья, то даже просто выжить в этом серпентарии — задачка посложнее той, что мы решали, будучи бродяжками.

И мне пришлось учиться действовать жестко. Завоевывать авторитет, одновременно не давая себя убить. Императорский двор не знает жалости и сострадания, здесь выживают самые сильные, жестокие и хитрые. Как мой второй брат, например. Как я сам.

Ян Айри

— Госпожа, вас искали. — Слуга почтительно склонился. — Его высочество велел срочно вас проводить… в южное крыло. Туда, где раньше были казначейские шатры.

Южное крыло? Почему не личные покои? Что там могло случиться?

Мелкая тревога заползла под кожу, как первый ледяной дождик осенью. Вроде бы пустяк, а щемит внутри. Я кивнула, не задавая вопросов, и пошла вслед за юным посыльным, все больше ускоряя шаг. По пути мы миновали задние ряды каравана, где дымился очаг и на ветру хлопали сушащиеся знамена. Там пахло рисом, сандалом и чем-то горьким… сушеными травами?

У входа стояли двое из личной стражи принца. Они недоуменно переглянулись между собой, прежде чем склониться передо мной в поклоне.

— Принц звал меня, — зачем-то произнесла я, оглянувшись на слугу. Но тот куда-то подевался. Все это дурно пахло, смахивало на ловушку. Но… я помнила еще с прошлой жизни: эти двое были верны принцу до конца. Они не могли предать его сейчас. Не могли же?

Один молча откинул полог. Внутри пахло кровью.

Меня не оглушил ни крик, ни стоны — только этот запах. Теплый, тягучий, металлический. А следом прозвучал едва слышный стон. «Ишель!» — пронеслось у меня в голове прежде, чем я сумела обдумать эту мысль. И я шагнула внутрь.

Кровь, пот, сырость, паленая кожа. Воздух был тяжелым, будто сам храм смотрел на все происходящее с молчаливым осуждением. Все тело сжалось от напряжения.

Свет от жаровни дрожал на стенах, бросая багровые отсветы, словно сам воздух плавился. Циновки пропитало нечто красное, и, когда я шагнула вперед, каблук ботинка с влажным хлюпом скользнул по пятну.

Я сразу увидела его. Ишель стоял посреди шатра, спиной к выходу, и меня пока не видел. Мое сердце дрогнуло в облегчении и вновь испуганно замерло.

Ибо это сейчас был не совсем мой Ишель. Не тот, что теплыми руками кутал меня в одеяло, не тот, что шептал сквозь дрожащую улыбку о звездах и родственных душах. Передо мной стоял мужчина — наследный принц империи, воспитанный клинком, запекшейся кровью и необходимостью быть сильнее всех.

Он… пугал.

Его лицо будто вырезали из камня — ни одного изъяна, ни единой дрожи. Только сжатые губы, тень презрения в уголках глаз и следы свежей крови, пересекающие скулу. Рубиновый мазок тянулся от виска вниз к линии челюсти, еще один — запекшийся, темный — на вороте ханьфу, там, где разошлась верхняя застежка. Он даже не заметил этого. Или не считал нужным оттирать.

Алые брызги покрывали его пальцы, запястья, словно он только что вгрызался в мясо своими руками, не нуждаясь в оружии. На костяшках — следы недавнего удара. Похоже, по лицу одного из тех, кто сейчас стонал у стены.

Но страшнее всего было его выражение.

Холодное, чужое. Сосредоточенное, как у палача перед последним взмахом топора. В этом взгляде не было ни жалости, ни сомнений. Только необходимость. Только приговор.

Он не кричал. Он не повышал голоса. Он просто был — как буря, что надвигается без грома, но от одного ее дыхания вянут цветы и рушатся стены.