Марина обнимает меня крепче.

— Ев, конечно, тебе страшно, ты растеряна, но ты справишься, я в тебя верю.

— Спасибо, Марин. И знаешь что? Я не позволю Артуру снова сделать меня виноватой. Хватит.

— Вот и правильно, — одобрительно кивает подруга, а затем задумчиво хмурится и вздыхает. — Только мне кажется, что он еще попьет твоей кровушки.

— Я готова, — отвечаю, стараясь придать голосу бодрости.

Однако к тому, что происходит после того, как Марина уходит, оказываюсь совершенно не готова.

Мне звонит Полина и говорит, что уже подъезжает.

Что ж, я как раз собиралась с ней поговорить. С ней и Пашей.

Я жутко нервничаю, отсчитывая минуты, и наконец раздается звонок в дверь.

Спешу открыть, впускаю дочь внутрь.

— Ты не голодная? — интересуюсь.

— Не, — качает головой Поля, — но от кофе не откажусь.

Мы идем на кухню, и я включаю кофемашину. Смотрю, как тонкий ручеек наполняет чашу.

Решаю не оттягивать тяжелый момент хождениями вокруг да около.

— Полин, я хочу с тобой поговорить насчет меня и папы.

— Слушаю, — серьезнеет голос дочки за моей спиной. — Что-то случилось?

— Случилось, — киваю, разворачиваясь к ней лицом с кофе в руках. — У папы… в общем, у него другая женщина.

??????????????????????????

— Я знаю, — огорошивает меня Полина, и чашка выскальзывает из моих рук.

Ева

Дочка молча помогает мне собрать осколки чашки и, поджав губы, смотрит на пол, а не на меня.

Потом садится за стол и гипнотизирует взглядом стену, скрестив руки на груди, пока я вытираю пол.

Наконец я выпрямляюсь и спрашиваю:

— Значит, знаешь?

— Да, — кивает Полина.

Я присаживаюсь напротив нее.

— Давно? — дрожит мой голос.

— Месяца два назад видела его с какой-то рыжей девушкой в «Старом Городе». Они сидели в углу и держались за руки. А потом… потом поцеловались. Я сначала не поверила своим глазам, — Полина отворачивается к окну, не выдерживая моего взгляда. — Ушла оттуда, не дожидаясь, пока они меня заметят.

Внутри все холодеет. Два месяца. Моя дочь знала два месяца и молчала.

— И ты ничего мне не сказала? — Слова вырываются сами собой.

— А что бы это изменило и что я должна была сказать? — Полина пожимает плечами, а в ее голосе появляются стальные нотки. — Это ваше с папой дело, не мое. И вообще, мам, может, тебе стоит задуматься, почему папа начал смотреть на других женщин?

Ее слова бьют наотмашь, словно хлесткая пощечина. Голова начинает кружиться, и меня ведет в сторону.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, посмотри правде в глаза. — Полина окидывает меня критическим взглядом. — Когда ты покупала себе что-то действительно модное? Ты вся в быте, в доме.

— У меня есть работа, ты же знаешь, — пытаюсь объяснить, но Полина перебивает:

— Переводы, притом по большей части на дому? Очень впечатляюще, — хмыкает дочка, — по сравнению с папой. Мам, папе нужна женщина, а не домработница! Ты сама виновата, что погрязла в рутине. Надо было чаще куда-то с ним выбираться, удивлять…

Каждая ее фраза — как удар острым ядовитым ножом.

Я вспоминаю, как радовалась, когда она родилась: копия отца — такая же упрямая, целеустремленная. Теперь эта схожесть причиняет невыносимую боль.

— Значит, по-твоему, я сама виновата? — тихо спрашиваю я.

Полина вскакивает и начинает ходить по кухне, всплескивая руками.

— А кто же еще? Муж не пойдет налево, если его все устраивает дома! — произносит она с уверенностью человека, который знает о жизни все.

Происходящее кажется дурным сном. Мне невыносима мысль, что собственная дочь считает меня виноватой в предательстве отца.

— Полина, послушай, — начинаю я, пытаясь сохранять спокойствие. — Отношения — это не только внешность и развлечения. Это преданность, уважение, честность...

— Ой, мам, это все красивые слова из женских романов! Реальная жизнь другая. Мужчине нужно внимание, восхищение, страсть. А ты... ты превратилась в обычную домохозяйку.

— Я не домохозяйка. У меня есть профессия…

— Да какая разница! Главное, что ты перестала быть женщиной! Вот папа и нашел ту, которая умеет быть женственной.