«Я ждал вас, — его голос разнесся по залу. Он был спокойным, мелодичным и абсолютно бесчеловечным. В нем не было ни злости, ни страха. Только безграничная, холодная уверенность. — Хотя, признаться, не ожидал, что вы проявите такую… примитивную доблесть. Впечатляюще. Но бессмысленно».

Он медленно поднялся с трона.

«Вы пришли убить меня, не так ли? Убить предателя, продавшегося Тьме. Какая предсказуемая, какая трогательная глупость». Он усмехнулся, и эта усмешка была похожа на треск ломающегося льда. «Я не продавался Тьме, дикарь с другого мира. Я узрел ее истинный лик. Я принял ее дар. Вы видите вокруг себя хаос, боль, страдания, бессмысленную борьбу за выживание. Вы называете это жизнью. Я называю это ошибкой в коде мироздания. Болезнью».

Он сделал шаг вперед, и пол под его ногами покрылся инеем.

«Первородная Тьма — это не зло. Это порядок. Абсолютный, совершенный, вечный. Она не разрушает. Она исправляет. Она предлагает избавление от главного проклятия этого мира — от свободы выбора, которая порождает лишь страдания. Я не разрушитель. Я — целитель. Я — жрец нового, совершенного мира. Мира без боли, без страха, без сомнений. Мира, где каждый займет свое место в великой, безупречной гармонии. И я был избран, чтобы очистить эту землю от скверны хаоса и построить на ее руинах империю вечного, незыблемого порядка».

Он обвел нас своим фиолетовым взглядом, и я почувствовал, как по спине пробежал холод. Это был не бред сумасшедшего. Это было кредо фанатика. Он искренне верил в каждое свое слово.

«Присоединяйтесь ко мне, — его голос стал вкрадчивым, почти соблазнительным. — Вы, сильные. Вы могли бы стать столпами нового мира. Зачем цепляться за этот агонизирующий труп? Зачем сражаться за право страдать?»

«Потому что даже в этом аду у нас есть то, чего никогда не будет в твоем стерильном раю», — прорычала Рита, делая шаг вперед и поднимая свой сияющий клинок.

Кроули посмотрел на нее с жалостью. «Любовь? Надежда? Привязанность? Это все симптомы болезни. Оковы, которые мешают вам увидеть истину. Что ж. Раз вы не хотите исцеления… придется прибегнуть к хирургии».

Кроули не двинулся с места. Он даже не поднял свой посох. Он просто посмотрел на меня, и мир вокруг исчез. Грохот битвы, лица моих друзей, холодный камень тронного зала — все растворилось в фиолетовом тумане. Я стоял один, безоружный, в пустоте. А передо мной, сотканный из этого тумана, возник образ. Земля. Моя Земля. Но другая. Чистые, сияющие города. Люди в одинаковой светлой одежде с безмятежными, пустыми лицами. Нет войн, нет голода, нет преступности. Нет искусства, нет смеха, нет споров. Идеальный, работающий как часы, муравейник.

«Смотри, — голос Кроули звучал прямо у меня в голове, холодный и логичный. — Вот мир, избавленный от страданий. Разве не этого ты хотел? Разве не об этом мечтает каждый из вас в глубине своей слабой, мечущейся души? Мир без потерь. Мир без боли».

Картинка сменилась. Я увидел себя. На троне, похожем на трон Кроули, но из белого, сияющего материала. Рядом — Рита и Шелли. Прекрасные, вечные, с такими же безмятежными, пустыми улыбками. Они любят меня. Идеальной, запрограммированной любовью. Грэг стоит у подножия трона, мой верный наследник, и в его глазах больше нет теней. В них вообще ничего нет.

«Я могу дать тебе это, — шептал искуситель. — Силу, чтобы защитить всех, кого ты любишь. Навечно. Больше никто не пострадает. Никто не умрет. Разве это не высшая цель? Разве не ради этого ты сражаешься? Я предлагаю тебе не просто победу. Я предлагаю тебе конец самой войне».

Это было соблазнительно. Чертовски соблазнительно. Какая-то уставшая, измученная часть меня хотела согласиться. Просто сдаться. Прекратить эту бесконечную, безнадежную борьбу. Но что-то другое, глубинное, яростно протестовало.

«Это не мир, — мой собственный голос прозвучал в пустоте, хриплый и чужой. — Это клетка. Красивая, удобная, но клетка».

Я закрыл глаза, отсекая его видения, и заставил себя вспомнить. Не идеальные образы. А настоящее. Я вспомнил, как Грэг, весь в синяках после первой тренировки, упрямо поднимался и снова брал в руки меч. Боль. Но в ней была воля. Я вспомнил, как Рита плакала у меня на плече после того, как мы потеряли первых людей в Зареченске. Горе. Но в нем была любовь. Я вспомнил дурацкие шутки Сета, от которых хотелось одновременно смеяться и дать ему в ухо. Раздражение. Но в нем была дружба.

«Твой мир — это смерть, Кроули, — сказал я, открывая глаза. Фиолетовый туман вокруг меня дрогнул. — Ты хочешь отнять у нас не боль. Ты хочешь отнять у нас право быть живыми. Право ошибаться, падать, страдать и снова подниматься. Право любить не идеальной, а настоящей, эгоистичной, яростной, несовершенной любовью. Ты предлагаешь нам порядок. А я выбираю хаос. Наш хаос. Потому что только в нем есть жизнь».

«Глупец, — прошипел голос, и в нем впервые прозвучало раздражение. — Ты цепляешься за свою боль, как утопающий за камень. Ты не видишь красоты в совершенстве».