У нее вообще по их меркам было слишком много привилегий. Собственная ванная — еще куда ни шло, к тому же Элль заглаживала вину за свое благополучие, разрешая соседкам мыться у нее. Но к неудовольствию многих, Элль запросто отпускали в город. Не проверяли ее табель входов и выходов из здания, даже почти не ругали за долгое отсутствие. Ей достаточно было сказать, что она выходит по приказу Летиции, и этого было достаточно.

— Что же она ей квартирку-то не снимет, раз Элоиза ей так дорога? — как-то услышала Элль через квадратик вентиляционной решеткой. Две женщины, занимавшиеся сонными таблетками, болтали, передавая друг другу дымящуюся сигарету.

— Может, чтобы не загордилась? Знаешь, как с собаками бывает: подберешь такую с улицы, отмоешь, накормишь, даже командам выучишь, а потом отвернулась на минуту — а она уже на диване.

— У тебя и дивана-то нет! — усмехнулась ее собеседница.

— Когда-то был, — зло выдохнула вторая, очевидно, имея в виду то когда-то, которое было у всех. До Чисток. До тех пор, пока алхимиков не объявили вне закона.

Хоть кошмар Чисток и остался позади, а интересы алхимиков теперь представляли в Верховной Коллегии — совете всех магических направлений — вернуться к прежнему «когда-то» не получилось. Кто-то не пережил тяжелые годы, кто-то не стал возвращаться в Темер, кто-то утратил право собственности или сам не захотел возвращаться в стены, из которых был однажды изгнан, как пыль и старая плесень. В общем, тысячи людей так и продолжали барахтаться, пытаясь обрести под ногами твердую землю. Ходили по комиссиям и канцеляриям, требовали компенсаций. Но на все это нужны были деньги, а на работу для алхимиков выделялись строгие квоты. Тут-то и Летиция открыла свою золотую жилу и стала набирать талантливых магов на свои производства. Платила не хуже, чем государственные лаборатории, временами даже лучше, могла помочь с документами и лечением для близких. Но все равно никто не обманывался ее благосклонностью. Хозяйка всегда остается хозяйкой, даже когда пытается вести себя, как давняя подруга. Или несостоявшаяся свекровь.

Почему-то в случае Элоизы об этом постоянно забывали.

«Элли, дорогая, не беспокойся. Я тебя не оставлю, не переживай. Что бы ни случилось, мы справимся с этим вместе. Может, даже получится извлечь пользу из этого инцидента», — так она говорила, пока Элль сама не своя металась по гостевой спальне палаццо Летиции. Голос женщины баюкал, и на какое-то время Элль, вся покрытая волдырями и порезами от осколков, даже поверила, что все действительно может быть хорошо. На деле же благосклонность Летиции стала для Элоизы коротким поводком, который за прошедший год так и не стал длиннее. Дни сменяли друг друга, и в голове девушке все яснее формировалась мысль: Летиция слишком дорожит собственной безопасностью, чтобы отпустить Элль.

— Элоиза, пошевеливайся, — подначивал ее Эллиот, нагнав на лестнице, что вела на первый этаж, в лаборатории. Девушка тряхнула головой, сбрасывая вуаль размышлений. — У тебя много дел.

— У меня поручение от Летиции, в обед я должна выйти в город. Когда вернусь не знаю, — она произнесла это чуть небрежнее, чем следовало бы. Всему виной снисходительный взгляд и плоская улыбочка Эллиота. Девушка ничего не могла с собой поделать, как только видела их, тут же превращалась в злобную язву. Эллиот в своей воздушной сахарности и постоянном заигрывании будто пытался доказать, что это он — навсегда главный приближенный Летиции. Элль не испытывала желания состязаться с ним, но эти пассивно-агрессивные па немного скрашивали ее день. Кто-то играет в карты, а Элоиза и Эллиот язвили друг другу, каждый раз делая это все изящнее.

— Я в курсе, дорогуша, она меня предупредила. А еще сказала, что хоть для тебя и есть специальное задание, это не значит, что работа должна стоять. Так что в твоих интересах подготовить и проверить партию до обеда, — подмигнул он и направился дальше, одаривать своей любезностью других обитательниц Крепости.

«Надо поработать», — слова подействовали, как отрезвляющая пощечина.

***

Работа помогла Элль отвлечься. Стоило ей закрыть стеклянную дверь своего кабинета, разложить на большом закаленном магией столе ингредиенты, весь остальной мир словно сделал шаг назад, оставляя Элоизу в покое. Помимо проверки зелий на подлинность и поиска чужих формул, она продолжала работать над собственными составами. Такими, которые не попадали под обновляющийся каждые полгода списки запрещенных зелий, и приносили Летиции прибыль: афродизиаки, успокоительные, средства для борьбы с бессонницей и душевными травмами. Летиция ориентировалась на дома увеселений, но с готовностью соглашалась, что люди приходят туда не только в поисках удовольствий, но и ища побега от боли.

Сейчас Элль колдовала над формулой, которую про себя назвала: «жизнь после любви». Летиция не была в восторге от этой конкретно этой идеи Элоизы, предполагая, что лучше им сфокусироваться на составах от импотенции, но Элль не сдавалась. Она была уверена, что стоит хозяйке подполья увидеть результаты, она изменит мнение. В конце концов, люди, работающие с вызывающими любовь составами, как никто знали, что вечная любовь — это просто детская сказка.

Даже самая сильная привязанность может сойти на нет, выродиться во что-то жалкое, мерзкое, вплоть до презрения, ненависти, смешанных с необходимостью напряженно терпеть.

Элль взяла в руки ступку и принялась аккуратно добавлять туда высушенные лепестки желтого колокольчика и красной мальвы. Достаточно было прикоснуться к растениям, и в голове вспыхнуло ощущение — суматошные мысли, гремящие, словно цепи, выкованные из боли и обиды. Стоит их задеть — и все тело прошивает вспышкой гнева, а к горлу подкатывает желание рыдать, рухнуть на колени, кривить рот и спрашивать: «За что? Почему со мной? Я же все сделала правильно!». Элль яростно перемалывала высушенные цветы, упиваясь пропитавшими ее ощущениями. Перед глазами вспыхнули воспоминания. Вот, она стоит у трапа на паром, совсем еще ребенок, но уже не влезающая в свое детское пальто. Швы от рукавов больно врезаются в кожу через тонкое платье, но жаловаться нельзя. Мама недовольно кривит губы, предчувствуя очередной поток слез.

— Только попробуй завыть, Элоиза Фиуме. Ты и сама знаешь, у нас не было выбора, — ее голос совершенно бесцветный, а слова звучат, как лязг металла, как шелест сухой бумаги. Мама держалась из последних сил, и, казалось, до сих пор оставалась жила только благодаря заполнявшей ее ярости.

— Но я…

— Фрэн, — папа положил руку на ее плечо и строго взглянул на маму. — Осталось немного, держи себя в руках. Мы скоро будем в Галстерре. Элли, постарайся вести себя тихо.